свиданья, Макс, — я помахала ему рукой на прощанье. Судя по его движению, он надеялся, что я позволю прикоснуться к себе еще раз, однако я воздержалась. — Надеюсь, Каролине станет лучше.

— Пойдем, нам уже пора… — Руперт взял меня под руку и повел сквозь толпу гостей прочь от Макса.

— Твои друзья не обидятся, что ты их покинул? — спросила я, когда мы подошли к двери.

— Не смеши.

Руперт поймал такси прямо около дома, и мы сели в машину.

— Так на чем мы остановились? — заговорил он, как только мы покатили по шоссе. — Ты о чем-то хотела попросить меня?

Он молча выслушал мой рассказ о том, в каком положении оказалась наша семья после ареста отца.

— Понимаешь, — сказала я в завершение, — у нас почти не осталось денег, чтобы платить за хлеб и молоко, за воду и газ. Нас шесть человек, а сейчас у нас еще живет Ронни. Это такая дурацкая идея… Я бы ни за что не стала просить тебя, если бы папа не настоял. Он сказал, что ты единственный, кто может… кто может… — Мне смертельно не хотелось продолжать, и больше всего я боялась, что он решит, будто отец обратился к нему, напоминая о том, что Руперт обязан нам за прошлое гостеприимство… — Вообще, ты единственный наш близкий друг…

Руперт не глядел на меня. Трудно было понять, сердится ли он или просто размышляет над моей просьбой.

— Сколько тебе нужно денег?

— Две тысячи фунтов. — Только сейчас я вдруг осознала, как велика эта сумма, и мне стало невыносимо стыдно за свою дерзость. Что может быть унизительнее, чем просить взаймы? Насколько это тяжелее и неприятнее любой другой проблемы в человеческой жизни! Я чувствовала, что ни за что на свете больше не соглашусь вновь испытать этот позор!

Руперт молчал еще довольно долго. Я уже собралась было сказать ему, чтобы он позабыл о моих словах и больше не вспоминал об этом, когда он наконец ответил:

— Я не дам денег.

— И правильно! — выпалила я. — Это было глупо — мне не следовало просить! Просто ужасно…

— Замолчи, пожалуйста, и послушай. Если даже я дам эти деньги, вам не хватит их и на два месяца, и вы опять окажетесь в том же положении. Две тысячи фунтов ничего не изменят. В вашей семье ни один человек не умеет нормально расходовать деньги. Вы тратите их, даже не задумываясь.

Я мрачно кивнула. Он говорил весьма обидные вещи, но, к сожалению, это была правда.

— Что я действительно могу сделать, так это оплатить ваши счета за продукты, воду и электричество. Но при условии: ты, Брон, Порция и Офелия найдете себе работу. В вашем распоряжении две недели. Желательно, чтобы работа была хорошо оплачиваемая, но, возможно, поначалу придется согласиться на то, что предложат. Любая другая помощь вам больше повредит, чем пойдет на пользу. — Я ничего не сказала ему. Мне трудно было представить Офелию, каждое утро оправляющуюся на работу. — Каждый из вас должен зарабатывать деньги, постарайтесь ограничиться только самым необходимым. Хорошенько продумайте все расходы на электричество, питание, телефон, такси. Большая часть ваших денег будет уходить именно на это, и только то, что будет оставаться, вы сможете трактовать по своему усмотрению — покупать сигары, сумочки из крокодиловой кожи, помаду или еще какие-нибудь мелочи.

Я все еще пыталась вообразить себе Брона или Офелию, которые садятся в автобус, чтобы ехать в какую-нибудь контору.

— Боюсь, это будет для тебя слишком обременительно, — осторожно заметила я.

— Немного, возможно. Но тебя это не должно беспокоить. Вам предстоит более тяжелое испытание, чем мне. Всю жизнь вы целиком зависели от гонораров и доходов отца, и эту привычку нелегко преодолеть.

— Да, — кивнула я, вынужденная признать его правоту, — это было слишком эгоистично и неразумно с нашей стороны.

— Прежде всего это было вредно и даже опасно для каждого из вас. — Он вздохнул и пожал мою руку. — По-моему, не следует читать тебе нотации, к тому же я устал сегодня. Держи меня в курсе. В четверг я вернусь в Лондон. Не забудь — у вас две недели.

— Но что же нам делать?

Руперт посмотрел на меня с нескрываемым раздражением: — Начнем с тебя. Чем ты хотела бы заниматься?

— Я пишу стихи, но, мне кажется, их никому не стоит показывать.

— За стихи, издавай ты их хоть томами, никто платить не будет. Завтра перед отъездом я позвоню Сидни Поудмору, помощнику редактора «Брикстон Меркьюри». По моей рекомендации он возьмет тебя в штат начинающим репортером.

— Журналистом? — Я сразу же вспомнила о Стэнли Нормане и обо всех прочих представителях прессы, часами толпившихся у нашего дома, дабы состряпать очередную скандальную статейку о жизни семьи Бингов, и в отчаянии крикнула: — Я не смогу!..

Глава 12

У Мистера Поудмора, помощника редактора «Брикстон Меркьюри», был большой красный нос, который выделялся на его бледно-крахмальном лице, словно искусственный нарост. Колючие маленькие глазки смотрели из-под очков очень внимательно, а волосы, тщательно разделенные прямым пробором, заканчивались странными завитками на висках. Ничего примечательного, кроме мятого пестрого галстука, в его одежде не было, но костюм его явно был не из дешевых.

Офис, который я без воодушевления успела осмотреть, ожидая, пока мой будущий начальник закончит чтение и приступит к разговору со мной, представлял собой нагромождение столов среди голых стен. Единственным украшением помещения были два плаката, на одном была изображена богиня Кали в ожерелье из черепов, на другом — улыбающийся Будда.

— Имя? — уточнил мистер Поудмор, даже не взглянув на меня.

— Хэрриет Бинг.

— Бинг? Ах да!.. — Его голос внезапно стал пронзительным, как свист ветра за окном. — Известный актер, обвиненный в убийстве!

Меня разозлила его бесцеремонность:

— Он его не совершал!

— М-мм… да, он друг семьи. Раньше часто гостил в нашем доме.

— Опыт работы?

— Боюсь, никакого.

— Чем раньше занимались? — Он вынул из кармана платок и громко высморкался.

— Ну, иногда писала стихи…

— Навыки стенографии?

— Боюсь, что нет…

— Грамотность?

— О, почти безупречная, правда, иногда я пользуюсь словарем….

— Будете разбираться с деловыми расходами. — Он поднялся из-за стола и подошел к двери соседней комнаты, а затем повернулся и кивнул мне, приглашая следовать за ним.

В менее просторном кабинете две дамы неопределенного возраста без устали стучали на машинках, выражение лиц у них было такое, будто они печатали списки приговоренных к смертной казни, которая должна состояться в то же утро. Они не подняли головы и не взглянули на меня из-под очков. Я была потрясена тем, каким рвением они