Старший брат продолжил:

– Тахмаспа надо выманить в определенное место, чтобы сразиться с ним однажды и навсегда.

Чуть посоображав, Джихангир кивнул:

– Надо. А Рустем-паша об этом знает?

Он не заметил, как заскрипел зубами Мустафа. Но старший брат сумел взять себя в руки и продолжил вдалбливать младшему:

– Ничего Рустем-паша знать не должен, у него слишком длинный язык.

– Острый, – согласился Джихангир.

– Шаха нужно просто выманить и разбить.

– Да.

– Это можно сделать только хитростью, причем так, чтобы не знал никто, только мы двое – я и ты. Ты согласен?

Что-то сделать вместе с Мустафой на пользу империи?!

– Конечно, да!

– Поклянись не выдать меня. У меня слишком много врагов в Стамбуле, если узнают раньше времени, я погибну.

Джихангир поклялся.

– Шаху Тахмаспу и еще кое-кому в Персии нужно передать письма.

– Ну?.. – Джихангир не понимал, чем может помочь брату.

– Их передашь ты, потому что если это попытаюсь сделать я, письма перехватят.

– Но писать шаху, с которым мы воюем…

– Ты не понимаешь, что это нарочные письма, обманные?

– П-понимаю… – не слишком уверенно кивнул Джихангир.

В ту минуту Мустафа пожалел, что слишком старательно поил брата дурманящими напитками.

Он еще долго объяснял Джихангиру суть своей задумки, но тот понял одно: он может помочь брату, передав из Алеппо письма шаху Тахмаспу.

Отъезд и из Амасьи в Трабзон, и оттуда в Алеппо был тяжелым. Надсмотрщики не позволяли Джихангиру принимать и крошечки наркотиков, следили за его состоянием с утра до вечера, не понимая, что дозу нужно снижать постепенно.

Джихангир чувствовал, как сердце пронзила острая, невиданная до тех пор боль. В висках стучала кровь.

Тяжело дышал, бормотал бессвязно:

– Брат… нет… зачем?!

Мустафа против отца. Их отца. Султана. Против законного властителя Османской империи.

И дело не в империи, как он может?! Разве власть стоит того, чтобы ради нее продавать дьяволу душу? Разве Мустафе мало Амасьи, он ведь будет султаном, обязательно будет, ведь старший, сильный, Мустафу поддерживают янычары. Отец не спорит с первенством Мустафы среди сыновей. Зачем торопить жизнь, она и без того коротка?

Чем дольше размышлял, тем тошней становилось на сердце. И вдруг, словно из темноты на свет вышел – осознал, кто, вернее, в чью пользу погубили Мехмеда! Снова заметался по ложе, не выдержал, вскочил, ковылял по комнате так быстро, как позволяло изувеченное в младенчестве тело.

Нет-нет, Мустафа не мог! Если это и сделали для него, то не он сам. Мехмед ведь не мешал Мустафе – сильному, более взрослому, имеющему все права на трон?

И понимал, что мешал, что и Мехмед уже был сильным, достойным, и его поддерживали тоже, но, прежде всего, любил отец. Султан больше других сыновей любил Мехмеда, но едва ли отдал бы трон ему в обход Мустафы. Понимал ли это Мустафа? Возможно, да, но надежней без Мехмеда…

А если бы отец все же отдал трон Мехмеду, причем при своей жизни? Тогда Мустафа прав в своих подозрениях.

И снова сжимал голову руками Джихангир. Он любил отца, а султан, хотя и отдавал предпочтение старшему сыну Хуррем, о Джихангире заботился, словно пытался возместить сыну недоданное при рождении.

Но обидней всего стало понимание, что его, Джихангира, расчетливо поили дурманом и подсовывали опытных красоток, чтобы потом использовать в своих целях, что нужен был брату вовсе не как друг, а ради предательства!

Мир снова сузился до комнаты, где пребывал. Никому он не нужен, никому, даже Мустафе, которому поверил, на которого был готов смотреть снизу вверх всю оставшуюся жизнь. Пусть бы даже Мустафа, придя к власти, приказал удушить его, как остальных братьев, пусть, но был бы так же добр сейчас.

Джихангир стонал от боли во всем теле, но еще больше от тоски и бессилия. Что он мог поделать, ведь любой шаг означал предательство?

Решение принял только на третий день.

Сначала Джихангир хотел просто сжечь письма, словно тех и не было у него в руках. Но потом подумал, что Мустафа мог передать такие же еще с кем-то, тогда османское войско просто попадет в ловушку, но, главное, в ловушку попадет сам султан Сулейман.

Выход был один – как-то предупредить сераскера похода, чтобы не допустил ошибку.

Джихангиру вовсе не нравился насмешливый, острый на язык зять – Рустем-паша, но именно он сейчас руководил походом, значит, ему гоняться за шахом. И если Рустем-паша будет знать, что все передвижения шехзаде Мустафы и шаха обманны, то сможет принять меры, то есть просто не двинется с места, сорвав предательский план наследника престола.

Но если младший шехзаде просто расскажет сераскеру о планах, которые необходимо сорвать, кто же ему поверит? Ему, опухшему от наркотиков, ни на что не годному?

Промучившись как без дурмана, так и от сознания предстоящего предательства и нарушения клятвы, данной Мустафе, Джихангир решился. К сераскеру похода Великому визирю Рустему-паше отправился тайный гонец от младшего шехзаде Джихангира.

Джихангир просил только об одном: султан не должен знать об этих письмах. Сначала хотел отправить только одно, чтобы Рустем-паша понял задумку наследника и персидского шаха, но письма жгли руки, словно угли, потому отдал все. Будь что будет.

Потекли томительные дни ожидания…

Рустем-паша попал в неприятное положение. Нет, никаких проблем в противостоянии с Тахмаспом не было, на сей раз шах почему-то не стал бегать от турок, словно заяц, но и нападать не спешил, хотя сам же спровоцировал поход турецкой армии. Перс словно выжидал чего-то.

Так бывало уже не раз, Тахмасп нападал на подвластные туркам земли, а стоило приблизиться армии Сулеймана, удирал, бросая своих на произвол судьбы. Застать его врасплох не удавалось, и война с персами, которая шла которое десятилетие, не прекращаясь, ни к чему не приводила. Вязкая, тягучая, нудная…

На ней свернули себе шеи многие, тот же Ибрагим-паша, решивший захватить шаха Тахмаспа наскоком и в результате едва не потерявший свою собственную армию. Возможно, Сулейман и простил бы другу-зятю ошибку, но не простил самодовольства.

Тахмасп стал словно знаком для тех, кого Сулейман посылал на него ради погибели. Удивительно, никто не гиб в боях (их просто толком не бывало), но все попадали в опалу. И вот теперь сераскер Рустем-паша… Многие в Стамбуле и просто в армии радовались: вот где босняк найдет свою погибель!

Рустем-паша, как положено, вызвал из санджаков правителей с их войском, в том числе и Мустафу из Амасьи. Это было для шехзаде просто пощечиной. Какой-то безродный босняк, ставший великим визирем только потому, что зять падишаха, смеет указывать ему, наследнику престола?! Мустафе наплевать, что он сераскер, то есть возглавляет поход, что визирем Рустем-паша стал позже, чем мужем Михримах, что правит весьма толково, что решение, кого поставить во главе похода, принадлежит султану, что таким же безродным и даже рабом был любимый им Ибрагим… На все наплевать, главное – во главе похода ставленник ненавистной Хуррем и муж задаваки Михримах, который к тому же не раз высмеивал самого Мустафу!