Герр Дивервассер поднял правую ладонь с глубокой линией судьбы и длинной линией жизни. Сухие пальцы чуть согнуты и напряжены – как будто он собирался разрубить кирпич.

Мы сидим в ресторанчике «Императорский павильон», расположенном в замке Шенбрунн. Кто-то из австрийских монархов любил, гуляя по парку, выпить рюмочку-другую под легкую закуску, – для этой благородной цели и был возведен павильон. Вполне царский – высокий круглый зал восемнадцатого века, дубовые панели с золоченой отделкой, венецианские зеркала, выразительная фреска на куполе, громадная хрустальная люстра на длинном подвесе. Сейчас в заснеженном парке ни одной живой души, если, конечно, иметь в виду человеческие души: вокруг зоопарк – иногда взрыкивает лев, воют волки, в окно видно, как в просторном стеклянном вольере неспешно прогуливается жираф. Но человеческих особей в обозримом радиусе нет.

– Вы видели когда-нибудь сход лавины? Миллионы тон снега, льда, камней, осколков скал – адское варево, выплеснутое из огромной кастрюли зимней преисподней! Вся эта чудовищная масса сжимает воздух и гонит впереди с огромной скоростью… Дикий гул наполняет окрестности. Ударная волна срывает с людей одежду и убивает их раньше, чем настигает лавина… А потом наступает мертвая тишина, только по инерции звенит в ушах. И рыхлое снежное поле с черными каменными надгробьями…

Я смотрю на желто-пятнистого жирафа. Пустынный камуфляж не годится на белом фоне. Ему бы поменять маскировочный костюм «Пустыня» на более подходящий «Снег», но природа не предоставила длинношеему красавцу такой возможности.

– Зато лавина хоронит их навсегда: хоть десять человек, хоть сорок, хоть четыреста…

Честно говоря, эти воспоминания о драматических событиях шестидесятилетней давности меня изрядно напрягают, тем более что давно пора переходить к делам сегодняшнего дня… К тому же перед нами остывают сосиски, а в пивных кружках медленно опадает роскошная плотная пена. Я хочу есть и пить, но приступать к трапезе одному невежливо. Доверительные отношения между людьми во многом зависят как от умения откровенно говорить, так и от способности внимательно слушать. И мы оба это хорошо знаем.

– Одним движением руки я отправил на тот свет четыреста человек! Временами задумываюсь: сколько жертв на счету самых кровавых убийц всех времен и народов? У вас в России маньяк убил больше пятидесяти, в Бразилии – двести… Получается, я побил все рекорды? И про меня можно писать в Книге рекордов Гиннеса?

Я не знаю, что ответить, поэтому подкатываю глаза и делаю неопределенный жест руками. Его можно истолковать и как сочувствие, и как несогласие.

Герр Дивервассер провел ладонями по лицу, будто умылся насухую. Сегодня от его обычной спокойной невозмутимости не осталось и следа, он явно взволнован. И глаза воспалены, как при бессонице.

– Но они начали обходить нас с двух сторон, брать в клещи… Конечно, господствующая высота дает преимущества, но при большом численном превосходстве противника отнюдь не решающее. К тому же у них были минометы, и они вполне могли обрушить лавину на нас! Тогда я бы лежал мумией в вечной мерзлоте, а веснушчатый альбинос рассказывал где-нибудь в Курске за кружкой пива о том бое… Что лучше?

– Смотря для кого. Для альбиноса лучше пить пиво, тут даже думать нечего! – Конечно, такой ответ вряд ли мог успокоить мятущуюся душу, но он на сто процентов соответствовал действительности.

Дивервассер печально кивнул.

– Да, боюсь, что варианта, который бы устраивал обе стороны, в природе не существует. Но что мне делать с ночными кошмарами? Я пытался их материализовать, чтобы отделить от себя, но вышло еще хуже…

Он сунул руку во внутренний карман пиджака и бросил на стол с десяток рисованых портретов, которые рассыпались веером, как отыгранная колода.

Вот они, ночные кошмары старого альпийского стрелка. Капитан с узкими усиками, веснушчатый лейтенант, болезненно худой майор с трехдневной щетиной, грузин или осетин с орлиным носом, другие лица, явно изготовленные по методу словесной реконструкции…

Я вздыхаю. Что ж, иногда приходится быть и психотерапевтом.

– Никогда не надо оживлять фантомы прошлых грехов, – мягко, но убедительно говорю я. – Сегодня же сожгите эти рисунки, а пепел развейте по ветру, представляя, что дурные сны уносятся вместе с ним. И не зацикливайтесь на тягостных воспоминаниях. У вас элементарная депрессия, и рецепты борьбы с ней известны. Надо переключить внимание на другой объект, заняться чем-то другим. Тем более у нас есть много дел!

– Да, да, вы правы! – Дивервассер берет прямоугольные листки и комкает двумя руками, будто лепит снежок. Бросает неровный бумажный шар в пепельницу. Он шелестит, расширяясь, снежок становится больше похожим на кочан капусты. Из глубины выглядывает чей-то глаз. Глаз убитого много лет назад человека. Я отвожу взгляд в сторону.

– Меня интересует арабское подполье в Вене, – говорю я и будто невзначай берусь за свою кружку. – Резидентуры, нелегальные общества и экстремистские организации, ячейки мировой террористической паутины… Вы располагаете такими данными?

– В известной степени. Ведь признаюсь вам честно: я не порвал связей со своей организацией. Просто перешел на негласное сотрудничество: стал резидентом… На меня замкнуто десять агентов, я принимаю у них информацию, фильтрую, анализирую, составляю итоговые справки и передаю своим…

Лицо Дивервассера на глазах меняется: черты разглаживаются, исчезает озабоченность, в глазах появляется блеск. Он явно приходит в форму. Текущие дела всегда вытесняют напряжение и тревогу.

– Арабы очень замкнуты в силу национальных обычаев и жизненного уклада, а когда к этому добавляется конспирация, подобраться к ним практически невозможно. Иногда проскакивает обрывочная информация, но по большей части ее не удается проверить…

Резидент австрийской контрразведки, наконец, принимается за свою сосиску, отпивает пиво. Теперь и я могу последовать его примеру.

– Пару лет назад я принял сообщение о том, что в Вене действует террористическая организация, которая готовит уничтожение всей центральной Европы, – задумчиво говорит Дивервассер. – Причем с помощью необычного химического оружия: оно действует избирательно – только на представителей европейской расы. Согласитесь, такое ведь трудно придумать? Препарат, вредный исключительно для белых людей! Но подтверждающих фактов не имелось, я оценил достоверность информации как пятьдесят на пятьдесят, и передал своему начальству. Насколько я знаю, реализовать эти данные не удалось.

– Вот как? Интересно…

Наверное, по мне этого не заметно: когда человек с аппетитом ест и жадно пьет пиво, можно сделать вывод лишь о том, что он проголодался и у него пересохло в горле. Но то, что рассказал альпийский стрелок, действительно очень интересно: с этой информацией можно связать нечто чрезвычайно важное, надо только сосредоточиться и вспомнить – что именно…

В конце обеда, уже перед тем как попрощаться, говорю:

– Объявите готовность номер один для своей группы. Думаю, она нам скоро понадобится.