– Дайте чуть-чуть…

Я отрезал кусочек, побросал его из ладони в ладонь, как горячую картофелину, подул и поднес к ее рту.

Она медленно прожевала и проглотила мясо. Через несколько минут она приподняла голову, и я подоткнул под нее угол спального мешка. Ее запавшие глаза были окружены тенями. Я отрезал еще кусочек мяса и держал у ее рта, пока она понемногу откусывала. Жевала она, откинув голову.

– Мне приснился ужасный сон, вы не поверите…

– А вдруг?

– Мне приснилось, что мой рейс из Солт-Лейк отменили, и тут незнакомец, приятный мужчина, простоватый на вид, но все равно ничего, приглашает меня улететь с ним на чартере в Денвер. Я соглашаюсь, но где-то над бескрайним лесом у пилота случается сердечный приступ, и самолет падает. Я ломаю ногу. Проходит неделя, а все наше пропитание – это горсть мюсли, кофейная гуща и пума, пытавшаяся нас сожрать.

– Простоватый? Приятный? «Приятными» мы называли в старших классах девчонок с невзрачной внешностью, но с красивой душой.

– Такие врачи, как вы, мне еще не попадались. – Она медленно жевала. – Самое странное в этом сне – мое согласие лететь в чартере с незнакомым человеком. Даже с двумя. О чем я думала? – Она покачала головой. – Моя система принятия решений требует пересмотра.

– Сообщите мне о результатах, – сказал я со смехом.

При свете дня я осмотрел ее ногу. Она отвернулась, и это было к лучшему: картина совсем не вдохновляла.

– Вам повезло, что обошлось без нового перелома. Края кости еле держатся вместе – а вы позволяете себе баловство с ракетницей! Смещения, кажется, не произошло, но опухоль опять налицо, и какая!

Кожа у нее была землисто-бледная и на вид липкая. Я привычно обложил ей ногу снегом, поправил шину, чтобы помочь кровообращению, потом прижал ступню к своему животу, чтобы согреть.

До конца дня мы ели зажаренное на огне мясо пумы и цедили теплую водичку. Я то и дело подкладывал ей на ногу и под колено снег и следил, сколько жидкости она потребляет, сколько выделяет. Она пролежала неподвижно уже целых десять дней, вдыхая вдвое меньше кислорода, чем привыкла. Я опасался атрофии и инфекции, поскольку не был уверен, что ее организм способен справиться с этими опасностями.

Когда мой организм усвоил белок, я стал растирать ей правую, здоровую ногу, чтобы восстановить в ней ток крови. Я растягивал ногу, но так, чтобы не беспокоить сломанную ногу. Здесь требовалось соблюсти тонкий баланс. День напролет я отрезал от туши пумы длинные полоски мяса, нанизывал их на зеленые веточки и подвешивал над огнем. Несколько раз я собирал хворост для костра, отходя от пещеры все дальше. К ночи я срезал с туши и изжарил все мясо. Его оказалось немного, и не лучшего качества, но все же это немного утолило голод и стало для нас источником белка и энергии. Что не менее важно, теперь я не должен был каждый день рыскать в поисках пропитания.

У Эшли немного порозовело лицо и щеки. Важнее было то, что ее глаза стали влажными и почти здоровыми.

Когда до заката оставалось еще два часа, я, выглянув из пещеры, стал разглядывать лежащего на боку Гровера. Он смахивал на сброшенную с пьедестала статую. Я нацепил свои снегоступы.

– Я буду здесь, рядом.

Эшли кивнула. Когда я проходил мимо нее, она поймала меня за полу и потянула к себе. Внимательно на меня посмотрев, она прикоснулась губами к моему лбу. Губы были теплые, влажные, дрожащие.

– Спасибо.

Я кивнул. Находясь с ней лицом к лицу, я увидел, как она осунулась, щеки не просто впали, а провалились. Конечно, неделя озноба, длительный болевой шок, голод кого угодно сделают похожим на труп.

– Не знаю, как вам удалось совершить вчера этот подвиг. Где вы черпаете силы? – Я смущенно отвернулся. – Что-то похожее я видел всего раз в жизни. – Я положил ладонь ей на лоб, проверяя температуру. – Завтра утром мы уйдем отсюда. Не знаю куда, но уйдем обязательно.

Она выпустила мою руку и улыбнулась.

– Первым рейсом?

– Конечно. И первым классом.

Я выполз наружу. Мой желудок был полон, впервые за десять дней я не испытывал ни голода, ни холода. Я огляделся и поскреб себе голову. Что за странность? Я давно этого не замечал. Как будто что-то незаметно выросло у меня за спиной. Я почесал подбородок, и тут до меня дошло.

Я улыбался!

Помнишь черепах? Интересно, как они там. Где они сейчас? Далеко ли уплыли? Добрались ли до Австралии? Особенно твой маленький приятель.

Ты постучала меня по плечу и спросила: «Что это за звук?» Похоже, мы нашли самку, только-только начавшую строить гнездо. Мы забрались на дюну, легли и стали наблюдать, как она роет яму. Она была здоровенная и долго рыла песок. А потом принялась откладывать яйца. Пребывая при этом в трансе. Она отложила их добрую сотню. Закончив, она засыпала яму, подползла к кромке воды и исчезла в черной бездне.

Мы скатились с дюны и уставились на холм. Такого большого холма мы еще не видывали. Мы осторожно воткнули треугольником столбики, обвязали их розовой лентой, а потом ты заставила меня нарезать флажки, чтобы любой праздношатающийся за милю увидел, что это место надо обойти.

Самолеты высоко в небе – и те разглядели бы это черепашье гнездо.

Ты стала считать дни. Прямо как ребенок при приближении Рождества. Отмечала дни на календаре. Я взял недельный отпуск, и на пятьдесят пятый день мы разбили на пляже лагерь.

«Откуда им знать, что вылупляться надо на шестидесятый день? Вдруг они вылупятся раньше срока?»

Мы расстилали на дюне одеяло, ты крепила себе на лоб фонарик и становилась похожа на заблудившегося шахтера. При моей попытке залезть к тебе в спальный мешок ты застегнула молнию доверху и погрозила мне пальцем.

«Только не сейчас! Вдруг они начнут вылупляться?»

Милая, когда ты на чем-то сосредоточиваешься, от тебя взгляд не оторвешь.

Мы лежали, глядя на нашу розовую изгородь, озаренную луной. С юго-запада дул прохладный ветерок, и океан походил больше на мирное озеро, чем на бурную стихию. Наконец наступил 59-й день. Ты спала себе, застегнувшись в спальном мешке. Я тронул тебя за плечо, и мы, осторожно глядя через край своей дюны, стали свидетелями того, как первый малыш, стряхнув со спинки песок, берет курс на воду. Прошло совсем немного времени – и весь пляж уже кишел черепашками.

Ты была в восторге, пыталась их сосчитать, указывая на каждую, как будто знала всех по именам. Помню, как ты спросила, качая головой: «Откуда они знают, куда ползти? Как им удается не заблудиться?»

«Это благодаря внутреннему компасу. Он подсказывает им, в какой стороне вода».

И тут появился твой приятель. Он тоже выбрался из песка, но, в отличие от своих ста семнадцати братьев и сестер, устремился не в ту сторону: вверх по склону дюны, прямо к нам. Преодолел несколько футов и скатился вниз, зарылся в песок. На твоем лбу появились морщинки: ты наблюдала, как он роет себе могилу.