Каждый день было одно и то же. Я тогда думал, что надо бы выбрать подходящий момент, разговор какой-нибудь начать. Просто так, шутливый, или о литературе, или ещё о чем-нибудь. Может, постепенно разговорились бы.

Но подходящего момента всё не было. Я тогда думал: вот завтра обязательно найду подходящий момент…

В пятницу она пришла и сказала, что вечером уезжает, так что времени совсем мало, если надо что-то срочное сделать, так давайте скорее, а то вдруг она не успеет… Марк сказал:

— Да хватит уже пахать, как лошадь. Вот приедешь в июне — тогда я тебя по полной запрягу. А сейчас давайте-ка, дорогие товарищи, пойдёмте-ка все вместе в столовку, отметим блестящее завершение трудового подвига. Я ещё вчера для нас всех свиные отбивные заказал. И салат из огурцов и помидоров. Как тебе такое, а? Оцени!

Она уважительно сказала: «Да-а-а», — а я тогда подумал, что для неё такое наверняка не в диковинку, так что старания Марка она по заслугам оценить не сможет. Зато я могу: в то время в нашей столовке уже было не так, как прежде. Многие блюда из меню давно исчезли. Особенно блюда национальной кухни. Зимой салаты из свежих огурцов и помидоров не появлялись. И заказывать что-нибудь заранее давно уже никто даже не пытался. А вот Марку удалось как-то. И салат, и мясо. Я тогда подумал, что это, скорее всего, Главный распорядился. Или Катерина Петровна. Скорее всего, сказали директору столовой, что иностранную делегацию ждут.

Мы втроём спустились в столовую, там народу ещё почти не было, и нам накрыли стол возле окна, немножко в стороне от других столов, за этим столом действительно некоторые делегации иногда обедали. И в очереди мы не стояли, нам всё принесла девочка с раздачи, как будто мы правда были членами иностранной делегации. Марк сказал:

— Спасибо, Наденька.

Девочка улыбнулась и ответила:

— На здоровье.

И с любопытством посмотрела на неё.

Да все, кто был в столовой, на неё смотрели. Некоторые даже подходили, вроде бы затем, чтобы у Марка что-то спросить, а сами таращились на неё. Марк всё замечал и хихикал себе под нос. А она, кажется, вообще ни на что внимания не обращала. Она сидела и просто ела — так увлечённо, что и мне страшно захотелось есть. Хотя я уже полгода сидел на диете, успел научиться контролировать чувство голода.

После обеда мы вернулись в кабинет Марка, и тут позвонила Лилия. И сразу начала капризным голосом:

— Я до тебя не могу дозвониться! А у меня хорошие новости! Путёвка в Коктебель для тебя выделена! И именно на июнь! Заявку уже отдали! В понедельник подпишут — и всё! Ну, что же ты молчишь? От счастья онемел?

В правое ухо из телефонной трубки очередями строчил капризный голос Лилии, а левым ухом я слышал, как Марк что-то говорил про июнь, что в июне у нас поработать — самое то, а гостиницу он заранее закажет…

Я сказал в телефонную трубку:

— Нет, придётся переиграть. Я не смогу поехать, обстоятельства изменились.

Лилия даже ахнула и спросила:

— Ты что, с ума сошёл? Какие обстоятельства? Такой шанс может больше никогда не выпасть! Ладно, завтра встретимся — тогда и поговорим

Я сказал:

— Нет, завтра я не могу. Завтра я занят. Потом как-нибудь.

Лилия выматерилась и бросила трубку. Я тогда подумал, что многие женщины из круга Лилии привыкли материться, я сам несколько раз слышал. Мама всегда говорит, что если женщина ругается матом, то мужчина, который находится рядом с ней, становится импотентом. И если сам мужчина ругается, то это тоже сказывается. Я тогда подумал, что мне совершенно не хочется, чтобы рядом со мной была женщина, которая ругается матом. Я сам никогда не ругаюсь.

Я положил телефонную трубку и тут же забыл про Лилию. Вот странно: у меня с нею было связано столько серьёзных планов, а я о них даже не вспомнил.

И потом ни разу не вспоминал. Лилия сама не звонила, она на меня обиделась, конечно. И любая бы обиделась, я это понимал, всё-таки столько усилий потрачено, и договаривались заранее, а тут вдруг — обстоятельства… Но я ей тоже не звонил. Как-то не хотелось, незачем было. Я жил сам по себе и ждал июня.

Она иногда писала Марку, он всегда читал её письма мне вслух, там ничего секретного не было. Особенно смешные места Марк иногда перечитывал по несколько раз. Всегда очень радовался, хихикал себе под нос. Мы с Марком в то время как-то особенно сдружились. Он стал кое-что о ней рассказывать. Не то, чтобы специально, а когда к слову приходилось. Но к слову приходилось довольно часто, она у нас печаталась почти в каждом номере, даже свои так часто не печатались. Два-три рассказа в год — уже хорошо. Никто не возмущался, все понимали, что авторов много, если кого-то без очереди будут печатать, так это же сразу склоки начнутся. А её печатали почти в каждом номере. И — как будто так и надо, никто хай не поднимал. Наверное, это было решение Главного. А Марк рассовывал её рассказы по разным газетам, журналам и сборникам. За границей её стали печатать очень часто, особенно часто — в Болгарии, в Чехословакии и в Венгрии. В Англии и во Франции тоже несколько раз печатали. Я тогда думал, что она очень хорошие деньги получает. Может, и вправду получала. Тогда за гонорарами следили очень строго, такого не было, чтобы автору гонорар не отдали. А в центральных газетах и журналах гонорары хорошие были. За границей — не знаю. Я в зарубежных изданиях тогда не печатался. Но даже если ей платили только наши издания, — и то большие деньги. Для провинции — просто огромные.

Это Марк мне как-то рассказал, что она из глубокой провинции. Вот вам и свой круг. Марк даже не знал, кто у неё родители. Знал только, что она в областной газетке сидит. На прошлый семинар она вообще случайно попала. Кто-то из наших был в командировке, листал в библиотеке подшивки местных газет, искал подходящую тему, и наткнулся на её материалы. Зашёл в её газету, с ней не встретился, она тоже в командировке была, а газет с её материалами секретарша надёргала из подшивки, даже не спросила, зачем они ему. Наш эти газеты привёз и Марку показал. Марк сразу написал в их областной Союз журналистов ей персональный вызов на Всесоюзный семинар.

Это, кажется, был последний Всесоюзный семинар, потом уже никаких Всесоюзных семинаров не было, потому что и Союза вскоре не стало. Да и многих центральных изданий не стало. Тогда ещё всё вроде бы держалось, многие думали, что обойдётся как-нибудь, но некоторые уже заранее принимали меры.

Отец Лилии был из тех, кто всегда заранее принимает меры. Хотя ему-то опасаться было особо нечего. Он всегда был при кормушке, при любых начальниках. Он входил в самый высший круг, но при этом никогда не козырял своей близостью к властям. По-моему, он даже не был членом партии. А по заграницам ездил — сколько угодно. Умный был человек. И о семье думал, не то, что другие. И от Лилии ничего не скрывал. Он детей так воспитывал, чтобы они были готовы к тому, что всё может быть.

Это Лилия сказала мне, что всё может быть. Тогда ещё не страшно было, ещё казалось, что весь этот плюрализм скоро растворится, как всегда всё растворялось в этой стране. Даже анекдоты стали сочинять, что-то про очередной вывих, который все приняли за коренной перелом. С продуктами стало трудновато, с бытовыми вопросами, а так — всё как обычно. Только пресса недопустимо распустилась, печатали вообще чёрт знает что. Хотя все оставались органами ЦК. Работать стало очень трудно. Никто не знал, что можно писать, что нельзя. Главный ездил в сектор печати по два раза в день. Совсем хмурый стал.