За перформансом наблюдает Арки Левин в темных джинсах и синей узорчатой рубашке. Неподалеку от него Бриттика из Амстердама, с шелковистыми розовыми волосами и своим фирменным макияжем. И другие аспиранты в толстовках и с ноутбуками, которые будут эксплуатировать «В присутствии художника» месяцами, если получится написать что-нибудь стоящее. Есть и настоящие знаменитости, они появляются здесь все чаще и чаще. Их пропускают вне очереди. Понятное дело.

Тут есть гости из Бруклина, Бомбея, Берлина и Багдада. Ну, может, из Багдада и нет, ведь это зона боевых действий с разрушенными зданиями, пылью, жарой, где давно не слышно пения птиц. Я видел, как в той войне смерть унесла десятки тысяч мирных жителей. Тех самых мирных жителей, которые когда-то любовались подсолнухами Ван Гога или кувшинками Моне. Быть может, читали стихи Назик аль-Малаики, Дороти Вордсворт, Мэри Оливер, Кристины Россетти. Быть может, любили музыку Леонарда Коэна и Кадима аль-Сахира. Или книги Махмуда Саида, Эрнеста Хемингуэя, Бетул Хедайри, Тони Моррисон. Война стремится уничтожить людскую общность. А здесь — не зона военных действий. Здесь общность. Друзья Марины тоже приходят сюда. Что они об этом думают? А что же те, кто не приходит? Кому невыносимо видеть ее мучения? Ведь они хорошо ее знают и понимают, как она страдает. Видят, как дрожат у нее веки, как сжимаются пальцы, как бледна ее кожа, как поблескивает прозрачная коричневая радужка.

Франческа Ланг — жена многолетнего агента Марины, Дитера Ланга. На одного художника, который обогащает своего агента, приходится много тех, кто никогда этого не сделает. Агент подобен коту. Ему редко выпадает удача поймать птичку, но он все равно продолжает зачарованно следить за полетом. Марина не обогатила Дитера. Он никогда и не уповал на это. Однако всегда относился к творчеству Абрамович серьезно.

— Я ведь уже говорила, — сказала Франческа мужу. — В прошлой жизни Марина была Клеопатрой. Или Ипполитой. Или Элизабет Виже-Лебрен[22]. Скорее всего, художницей.

Дитер Ланг вздохнул.

— Ты должен перестать туда ходить, — продолжала женщина. — Это не поможет ей и, уж конечно, не поможет тебе.

— Но я обязан убедиться, что Марина в порядке. Ведь нам же известно, что это не так. Нам известно, какой это ад.

— Все будет хорошо. Уж в этом-то я не сомневаюсь.

Франческа знала, что у Абрамович отекают ноги. И ребра давят на внутренние органы. Но она не сдастся. Не будь Франческа с самого начала убеждена в способности Марины добиваться успеха, возможно, с годами она постепенно утратила бы уверенность в собственном браке. Однако никаких причин сомневаться не было. Марина никогда не подведет. Дитер принял правильное решение.

Франческа понимала: преуспеяние Абрамович требует, чтобы Дитер был ее советчиком, деловым посредником, другом, агентом, юридическим консультантом и помощником во всем, что содействовало ее творческим замыслам. Данное наблюдение диктовалось вовсе не злобой. Это была чистая правда. Франческа поражалась тому, что ей и сейчас, в две тысячи десятом году, частенько приходится защищать стремление женщин к успеху. «Уж что, что, а это нужно изо всех сил поощрять», — думала она. Как же надоело, что после всех достижений на этой ниве амбициозную женщину по-прежнему выставляют этакой femme fatale, лишенной сочувствия, эгоистичной, агрессивной, — неважно, что она отдавала себя миру. Дикая нелепица, однако дело до сих пор обстояло именно так.

Франческа знала Марину несколько лет, прежде чем познакомила ее с Дитером. Именно Франческа устроила обед, на котором Ланг и Абрамович наконец договорились о сотрудничестве. Конечно, ведь так оно и должно было быть. Почему нет? Дитер был идеальным агентом для Марины. Оба лелеяли одни и те же честолюбивые замыслы и страстно стремились в Нью-Йорк.

Люди спрашивали Франческу, как она относится к Абрамович. Не свойственна ли Марине несговорчивость? Безжалостность? «И да, и нет, — могла бы ответить Франческа. — Марина — самый душевный человек, которого я когда-либо встречала». Женские группы пытались объявить Абрамович феминисткой, однако сама Марина возражала. Она заявила, что не создавала откровенно феминистских произведений, хотя Франческа могла бы с этим поспорить. Вне всякого сомнения, ее перформанс «Искусство должно быть прекрасно, художник должен быть прекрасен» — не в последнюю очередь о женщинах в искусстве.

Люди, казалось, упускали из виду, что Марина видела, как при Милошевиче в Югославии разгорелась религиозная резня. Православные христиане с крестами на шеях убивали мусульман, католиков и атеистов. Каждый вечер по телевизору показывали погибших боснийцев, хорватов и албанцев. Женщин и девочек, подвергшихся пыткам и изнасилованиям. Сексуальное рабство. Братские могилы. Марина знала, как это воздействовало на людей. Она жила с родителями, у каждого из которых рядом с кроватью лежал заряженный пистолет.

Марина запрашивала место в югославском павильоне на Венецианской биеннале, но ей отказали (как только узнали, какое действо она собирается устроить). Дитер отыскал для нее душный подвал, раскаленный летним зноем, и там она чистила щеткой коровьи кости, только что доставленные со скотобойни. На стенах подвала висели фотографии ее родителей, Войо и Даницы, отражавшиеся в больших медных чашах с водой. На одну из стен проецировался фильм, в котором Марина, облаченная в белый лабораторный халат, рассказывала о крысе-волке, которая поедает всех остальных крыс.

Когда посетители спускались в подвал по лестнице, их встречало одуряющее сладковатое зловоние, источаемое гниющим мясом. Художница в окровавленной белой сорочке восседала на груде гниющих костей, соскребая с них запекшуюся кровь. Это был гражданский и дочерний отклик. Отклик художника. Личное выражение возмущения, скорби и, быть может, прощания со страной, которую Марина когда-то любила.

«Меня интересует лишь искусство, способное изменить идеологию общества», — сказала Марина на церемонии вручения «Золотого льва».

Франческа ее понимала. Достаточно сказать, что она была немкой. Она была немкой, и ничто уже не могло стереть смысл, заложенный в это понятие во времена Гитлера. Франческе вспоминался писатель, дававший как-то интервью Опре. Опра спросила, к какой расе он принадлежит. Молодой человек ответил: «К человеческой».

Марина не стремилась к дружбе с политиками и не заискивала перед миллиардерами. Если подобный человек появлялся в жизни Абрамович, то интересовал ее лишь в том случае, если она чувствовала родственную душу. Она не стремилась всеми силами сделать что-то тем, чем оно не является. Если некогда Марина и была царицей амазонок Ипполитой или скандинавской богиней Фрейей, то в нынешней жизни она подавила свои воинственные инстинкты. Но не желания. Абрамович жаждала славы. И добивалась этого при помощи долгого тяжелого труда, терпения, боли, страданий и любви, добивалась десятилетиями, в течение которых ее поддерживало