Подушка-Марина пялилась на него. И безмолвствовала. Зато никуда не девалась. Это как будто имело какое-то значение. Было приятно сознавать, что Марина здесь, рядом, пусть даже в виде подушки. Левин глубоко вздохнул, закрыл глаза и опустил голову, как делали это там, в музее, другие.

Встав из-за стола, он заметил, что просидел почти полчаса, и очень удивился: ему показалось, что времени прошло не так много. Сварил кофе. Вспомнил об ужине с Элис и решил, что, пожалуй, стоит его повторить. Левин не знал, как поступить. Так было всегда. В этом состоял главный его недостаток. Сначала умер отец, а он не знал, что делать. Потом умерла мама — быть может, она осталась бы живых, если бы той ночью ей не понадобилось выйти из дома. Матери нравилось садиться за руль по ночам. Но Левин подозревал, что она уехала потому, что ощутила необходимость побыть одной. Наверное, с ним было трудно жить. Тут уж ничего не поделаешь. Это случилось очень давно. Левин умел решать проблемы лишь с помощью музыки.

Он сидел в своей студии с чашкой кофе в руке, снова слушая пришедшие к нему мелодии для «Кавы» и ту мелодию, которая могла стать главной темой фильма. Саундтрек должен был создавать ощущение любви и утраты в заснеженном мире, и Левин подумал: «Я пишу музыку этой зимы. Зимы, когда все пошло прахом».

Исоде понравились оба присланных Левином варианта главной темы. По завершении новых эпизодов будет решено, на какой мелодии они в конце концов остановятся. Возможно, это займет некоторое время. Потом обсудили возможную поездку Левина в токийскую студию Исоды в следующем месяце. С новыми эпизодами получится больше сорока минут отснятого материала, но не в строгой последовательности. Было трудно в точности оценить эмоциональное развитие сюжета. Если бы Левин мог наблюдать за ходом работы, видеть, подобно Исоде, как обретают законченный вид наброски, он был бы уверен, что мелодия объединит разрозненные сцены. Дальше оставалось написать партитуру, найти оркестр, раздать партии и забронировать студию. Понадобятся также вокал и приглашенные музыканты.

Левин начал размышлять о подходящем оркестре, о плюсах и минусах записи в Нью-Йорке или, скажем, в Чикаго. А может, и в Токио. Он любил этот этап, когда процесс запускается и постепенно вырисовывается результат.

То же самое было и у Лидии с архитектурой. Левин входил в ее здания и благоговейно замирал. Полы исполняли музыку, потолки проливались дождем, а комнаты населяли живые рыбы, бабочки, сверчки. К ночному небу были пришпилены объемные символы, пешеходный мост сворачивался гусеницей, нити света образовывали непрерывно меняющийся потолок из радуг, коридоры сотрясались от смеха. В ее постройках не существовало разделения между внутренним и внешним мирами. В частных домах, которые проектировала жена, присутствовали японские клены в интерьерах, водопады на крышах, благоухающие вертикальные сады и ручьи, бегущие через ванные комнаты. К тридцати пяти годам она была настолько востребована, что могла выбирать на год один-два коммерческих проекта и пару жилых домов. Лидии хотелось быть дома к возвращению дочери из школы. Заказчики стояли к ней в очереди по два года. Ее стол был завален приглашениями на международные конференции, полки заставлены наградами и дипломами. Иногда Левин спрашивал себя: как ему пробиться к ней? Казалось, Лидия принадлежала другим. Замечала ли она мужа, прилетая из Шанхая или Мадрида? Она целовала его, обнимала, уходила в ванную, одевалась, спрашивала, как дела, как Элис, и все время поглядывала на часы, прикидывая длительность пробки, в которую они встрянут на Пятьдесят первой улице, по пути в центр, на концерт Нью-Йоркского филармонического, и обо всем, что ей еще надо успеть подготовить к завтрашнему дню.

Когда они занимались любовью, Левину чудилось, что это единственная возможность побыть с женой наедине. Просыпаясь ночью, Лидия протягивала руку, обнимала его, и он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Когда просыпался Левин, часто оказывалось, что Лидия сидит за своим столом. В бледно-голубом халате с капюшоном она напоминала молящуюся монахиню.

Вашингтон-сквер был ее заветной мечтой. Левин не знал, почему ей так хочется жить на Вашингтон-сквер. Ей просто там нравилось. Конечно, надлежало подыскать правильное, добротное здание. И вот они ввязались в Нью-Йоркскую олимпиаду по недвижимости. В каждый жилищный кооператив надо было предъявить трудовые биографии, финансовую отчетность за последние пять лет и в придачу все мыслимые и немыслимые документы: рекомендации, дипломы, членские билеты. Словом, выставить свои личные данные на всеобщее обозрение, чтобы их могли оценить, проверить и вынести вердикт.

— На набережной, в районе Митпэкинга, есть новые апартаменты, — сообщала Анастасия, их русский риелтор. — Очень большие. С видом на Гудзон. Рядом с парком. В вашем ценовом диапазоне.

— Лидия хочет на Вашингтон-сквер, — говорил Левин.

— Хорошо, — отвечала Анастасия, забирая красную кожаную папку. — Сейчас много отличных предложений и хорошие цены.

Удача улыбнулась им не сразу. А потом появилась эта квартира.

Роскошная (около 314 квадратных метров) квартира. На рынке редко появляются апартаменты с такой большой площадью и обширной, шикарной открытой террасой… Паркетные полы (палубная укладка и «французская елочка»)… Просторная главная спальня, залитая солнечным светом, с окнами на восток и юг… Мрамор, гранит… Большой кабинет-студия с выходом на балкон, две дополнительные спальни… кладовая… Сказочный вид на парк Вашингтон-сквер.

Лидия сразу увидела, какие возможности открывают балкон и южная сторона. Она обсуждала с мужем возможную перепланировку в будущем. Таскалась туда-сюда через весь город. Подсовывала Левину для подписи и заполнения бесконечные документы. А потом раздался звонок. Квартира досталась им.

Когда осень угасла и город окутала зима, Лидия заметно осунулась. Она весь год моталась в Лондон и обратно, работая над интерактивной инсталляцией для детей, заказ на которую получила вскоре после открытия дождевой комнаты в Каире. Поскольку английским детям не надо было объяснять, что такое осадки, на сей раз Лидия разрабатывала горизонтально-вертикальный цветочный и фруктовый сад на территории огромной пасеки. Она назвала этот проект «Пыльца». Он должен был быть готов к лондонской Олимпиаде две тысячи двенадцатого года.

Этот проект словно высасывал из Лидии соки, и к моменту его завершения Левин уже привык к полупрозрачности жены. За десять дней до Рождества она улетела в Лондон на последние совещания. За два дня до переезда в новую квартиру она позвонила из Англии и сказала, что должна остаться еще на день. К сожалению, возникли сложности с Министерством сельского хозяйства.

— Придется отложить переезд, — сказал Левин.

— Нет, нет, — запротестовала Лидия. — Мы не можем. Расчеты произведены. Дата назначена. Потребуется не одна неделя, чтобы