— Ты не хотела бы как-нибудь поиграть с нами?

— Э… — Девушка отвела взгляд.

— Таково было желание мамы, Элис. Как доверенное лицо, ты должна знать это лучше, чем кто-либо.

— Да, — ответила дочь, снова подняв взгляд на Левина. — Но откуда нам знать, что она этого хочет?

— Ну, у нас ведь есть ее письменное подтверждение — она придала своим желаниям юридическую силу.

— Когда была здорова. До того, как утратила способность изменить решение.

— Ты считаешь, она хочет изменить решение?

— Не знаю, — ответила Элис, и глаза ее наполнились слезами.

— Что, по-твоему, я должен делать? — спросил Левин, допивая эспрессо.

— Просто мне кажется, что мама там совсем одна, а я не могу навещать ее каждые выходные.

В дальнем конце зала захныкал младенец. Посторонние шумы яростно принялись терзать слух Левина.

— Ну что, пойдем? — спросил он.

На тротуаре Элис поцеловала отца в щеку и сказала:

— Знаешь, папа, мне очень не по себе. Я просто должна верить, что все это к лучшему.

— Ясно.

— Что ж, спасибо за ужин.

Элис ушла, и Левину захотелось плакать. Ему тоже было очень не по себе, и он не верил, что все это к лучшему. Если бы так — но увы. Левин хотел, чтобы Лидия вернулась домой и увидела, как хорошо он устроился. Хотел видеть, как по утрам она вытирает волосы полотенцем. Хотел слышать на другом конце провода ее голос, перечисляющий, что они будут есть на ужин. Быть, если саундтрек к «Каве» номинируют… Если его новый альбом выстрелит… Нужен какой-то знак. Но без звезд и Бога ему было некуда и не к кому обратиться с мольбой.

24

На следующий день рано утром позвонил по скайпу кинорежиссер Сэйджи Исода из Токио. Потом Левин снова аккуратно соорудил на стуле пирамиду из трех красных подушек, увенчав ее круглой белой думкой и длинным черным кашемировым шарфом, изображавшим волосы Абрамович.

— Доброе утро, — проговорил он и подумал: «Я боюсь подушки». Но почему он боится? Всегда ли он боится? «Да, — с ошеломляющей ясностью пронеслось у него в голове. — Я всегда боюсь». Ему захотелось немедленно отбросить эту мысль.

Левин не был самодостаточен и понимал это. Он был обычным человеком, и с ним что-то было не так. Где ощущение того, что все в порядке? Не пора ли уже к пятидесяти годам им обзавестись?

Кем, собственно, он в конечном счете являлся? Каким видели его люди? Окружающие говорили, что у него красивые глаза. Согласится ли с этим Марина? Высоким ростом Левин не отличался. Красотой тоже. Лидия нередко напоминала ему, чтобы он улыбался. «Знаешь, ты даже во сне хмуришься, — говорила она. — Тогда я шепчу, что люблю тебя, и иногда ты перестаешь».

В Лидии таилась непоколебимая уверенность. Если все полетит в тартарары, она будет рядом. Отчасти поэтому Левин всегда злился, когда жена болела. Ему не нравилось, что в такие дни мир начинал шататься и он ощущал себя маленьким. Маленьким и одиноким. А теперь все знали. Знали, что Левин так или иначе подвел Лидию. Когда жена стала нуждаться в нем, что, казалось бы, происходит у всех супружеских пар в трудные моменты жизни, она отстранила его от дел.

Левин по-прежнему смотрел на подушку и представлял себе темные глаза Марины Абрамович, уставившиеся на него. Сегодня ему на стуле было более комфортно. По полу скользил солнечный луч, освещая край датского обеденного стола. Левин любил красивые вещи. Ему нравились купленные ими предметы, которые всегда будут выглядеть стильно.

В целом Лидия была права. Левин не любил людей. Нисколько. Ему определенно не нравилось размышлять о людях. Он не хотел ничего знать о голодающих, которым, если повезет, перепадает один кукурузный початок в день. Его не заботили будущие жертвы изменения климата. Он не думал обо всех использованных им пластиковых контейнерах из-под еды навынос, которые, если выстроить их в одну линию, наверное, уже достигли бы Луны. Его даже не особенно привлекала жизнь на этой планете. Она казалась сложной и зачастую жестокой.

Ему не очень понравилось взрослеть. Левин любил свою мать, но она ему не нравилась. Мама медитировала. Устраивала «молчаливые дни». Дни, когда сыну не дозволялось разговаривать с ней, а она не разговаривала с сыном. Они молча ели, молча умывались, молча ложились спать. Фортепиано было единственной вещью, которой разрешалось нарушать тишину в доме, потому что Арки, по заверениям матери, предназначена высокая судьба. Мать не сомневалась, что во Вселенной существует некий план, план, в результате которого звезды сойдутся так, что ее ночные дежурства и дополнительные смены в доме престарелых по выходным, призванные помочь сыну получить образование, больше не понадобятся, ибо Арки станет знаменитым.

Отца Левин почти не помнил. Только ту ночь, когда мама вошла в его комнату. Ему тогда было четыре года. Он запомнил свет в коридоре, тяжесть маминого тела над одеялом и ее голос, шепчущий в темноте: «Твой папа умер, Арки. Его больше нет».

Возможно, она говорила что-то еще. Но память этого не сохранила. Левин помнил только, что потом мама вышла из комнаты, а он лежал один в темноте. И не был уверен, что сможет продолжать дышать. Или что ему вообще разрешат дышать, раз его отец умер.

Левин смутно помнил, как отец держал его за руку, когда они спускались по лестнице. Но, возможно, он это выдумал. Просто, когда умерла мать, это помогало ему не утратить ясность мышления. Страшное может случиться в любой момент. Быть человеком почти невыносимо трудно. Имело ли значение, что Левин любил Лидию? И что пытался быть хорошим мужем и отцом? Он сочинил несколько хороших саундтреков к фильмам. Кому-то его музыка принесла радость. Разве во всем остальном имеет значение, как он прожил свою жизнь? Он туго соображал, какую лампочку нужно купить. Как обновить программное обеспечение. Как читать календарь бейсбольных матчей. Как разобраться в новом телефоне. Список этот можно было продолжать бесконечно. Если мелочи не имеют смысла, что уж говорить о таких важных вещах, как брак?

Он делал все, что мог. Очевидно, этого оказалось мало. Левину было ужасно грустно. Похоже, он упустил из виду нечто очень важное. Лидия пыталась уговорить его сходить к психотерапевту. «Ты можешь себе представить, каково это — хоть в какой-то степени освободиться от всех тревог? — говорила она. — Посмотри, что с тобой творится. Тебе действительно помогут».

Но Левин не нуждался в помощи незнакомого человека. Ему претило быть этаким типичным ньюйоркцем, который каждую пятницу ходит на утренний сеанс к психотерапевту, а потом наступают выходные и