– Глупости, – отрезала Эшонай. – Это инструмент, который надо использовать в бою. Если мы устроим неожиданную бурю сейчас, алети не придут, и мы не победим в этой войне. Надо подождать.

Венли как будто призадумалась. Наконец она улыбнулась и кивнула.

– Что такого ты знаешь и не говоришь мне? – требовательно спросила Эшонай, взяв сестру за плечо.

Улыбка Венли сделалась шире.

– Просто ты меня убедила. Надо подождать. В конце концов, буря будет дуть в неправильную сторону. Или все остальные бури дули в неправильную сторону, а эта впервые будет дуть правильно?

В неправильную сторону?

– Откуда ты знаешь о направлении?

– Из песен.

Песни. Но… в них ведь ничего не было про…

Что-то глубоко внутри Эшонай побудило ее не останавливаться.

– Если это правда, – сказала она, – придется дождаться, пока человеки не окажутся на самых подступах к нам, и лишь тогда мы сможем обрушить на них эту бурю.

– Значит, так и поступим, – согласилась Венли. – Я займусь обучением. Наше оружие будет готово.

Сестра говорила в ритме страстного желания – он походил на старый ритм нетерпения, но был яростней.

Венли ушла в сопровождении своего бывшего брачника и многих ученых. Они чувствовали себя удобно в этих формах. Слишком удобно. Ученые ведь не могли раньше их принимать… или могли?

Эшонай приглушила вопли внутреннего голоса и отправилась готовить еще один батальон новобранцев. Роль генерала всегда была ей ненавистна. Какая ирония: теперь она останется в песнях как военачальница, которая наконец-то сокрушила алети.

Таравангиан, король Харбранта, проснулся с затекшими мышцами и болью в спине. Он не чувствовал себя глупым. Это был добрый знак.

Мужчина со стоном приподнялся. Эти боли теперь были постоянными, и его лучшие целители могли только качать головами и твердить, что для своего возраста он неплохо сохранился. Неплохо. Его суставы трещали точно дрова в камине, и он не мог встать быстро, не рискуя потерять равновесие и рухнуть на пол. Воистину старение самое страшное из предательств – предательство собственного тела.

Король сел на своей койке. За стеной каюты плескалась вода, и в воздухе пахло солью. Однако где-то неподалеку раздавались крики. Корабль прибыл точно в срок. Отлично.

Пока он устраивался поудобнее, подошли двое слуг: один – со столиком, другой – с теплым влажным полотенцем, чтобы протереть глаза и руки. Позади них ждали своей очереди королевские испытатели. Сколько времени прошло с той поры, когда Таравангиан мог оставаться в одиночестве, в настоящем одиночестве? Это было еще до того, как у него начались боли.

Мабен постучала в открытую дверь и внесла его утреннюю трапезу на подносе – густую кашу из тушеного зерна с приправами. Считалось, что эта еда полезна для него. На вкус она напоминала помои. Разбавленные помои. Мабен шагнула вперед, чтобы подать завтрак, но Мралл – тайленец в черной кожаной кирасе, который брил голову и брови, – задержал ее, взяв за плечо.

– Сначала проверка, – напомнил он.

Таравангиан поднял голову, посмотрел в глаза здоровяку. Мралл мог возвышаться над горой и пугать сами ветра. Все предполагали, что он главный телохранитель Таравангиана. Правда была куда тревожнее.

Мралл был тем, кто каждое утро решал, проведет ли Таравангиан грядущий день как король или как узник.

– Ты ведь можешь позволить ему сначала поесть! – запротестовала Мабен.

– Это важный день, – возразил Мралл своим низким голосом. – Я хочу узнать, что покажет проверка.

– Но…

– Мабен, он вправе требовать этого, – вмешался Таравангиан. – Давайте начнем.

Мралл отступил, и подошли испытатели – трое бурестражей в покрытых нарочито запутанными узорами мантиях с капюшонами. Они вручили ему несколько страниц с цифрами и глифами. Очередная вариация в последовательности все более сложных математических задач, которые сам Таравангиан сочинил в лучшие времена.

Король взял перо неуверенными пальцами. Пусть он не ощущал себя глупым, но так часто и случалось. Только в самые худшие дни мужчина тотчас же чувствовал разницу. В такие дни разум его был подобен смоле, а сам он становился пленником собственного разума, осознающим, что дела пошли хуже некуда.

Сегодня, к счастью, не такой день. Он не полный придурок. В худшем случае – просто тупица.

Таравангиан принялся за испытания, решая те математические задачи, какие мог. На это ушел почти час, но во время занятия он смог оценить собственные способности. Как и подозревал король, нынче он не блистал умом – но и в глупца не превратился. Он был… обыкновенным.

Что ж, сгодится.

Он отдал листы бурестражам, которые тихонько посовещались между собой, а потом повернулись к Мраллу.

– Король годен для служения, – объявил один. – Он не может давать обязывающие пояснения Диаграммы, но может действовать не под надзором. А также вносить изменения в политику правления при условии трехдневной задержки перед тем, как эти изменения вступят в силу, и свободно принимать решения в качестве судьи.

Мралл кивнул и посмотрел на Таравангиана:

– Вы принимаете эту оценку и эти ограничения, ваше величество?

– Принимаю.

Мралл отступил, позволяя Мабен подать королю завтрак.

Троица бурестражей спрятала бумаги с решенными задачами и разошлась по собственным каютам. Испытание было дурацкой процедурой. На нее каждое утро приходилось тратить драгоценное время. И все-таки это лучший из всех способов, которые они смогли придумать, чтобы справиться с его состоянием.

Жизнь могла быть сложна для человека, который каждое утро просыпался с разным уровнем умственных способностей. Тем более в том случае, когда весь мир зависел от его гения – или мог разрушиться по причине его идиотизма.

– Как оно там? – негромко поинтересовался Таравангиан, ковыряя завтрак, который остыл за время испытания.

– Ужасно, – ответил Мралл с ухмылкой. – Как мы и хотели.

– Не надо наслаждаться страданием, – укорил Таравангиан. – Даже если оно наших рук дело. – Он съел немного каши. – Особенно если оно наших рук дело.

– Как пожелаете. Больше не буду.

– Ты действительно можешь так легко меняться? – спросил Таравангиан. – Выключать эмоции по собственному желанию?

– Разумеется, – бросил Мралл.

Что-то в этом зацепило короля, какая-то мелочь вызвала его интерес. Если бы он был в одном из своих более блестящих состояний, мог бы за нее ухватиться – но сегодня мысли как будто ускользали сквозь пальцы, как вода. Когда-то упущенные возможности раздражали его, но в конце концов он с этим смирился. Дни блестящего разума, как он убедился, влекли за собой особые проблемы.