«не потерять ничего, возместить их невозможно!.. Все, все обязательно нужно вложить на место, чтобы врачам было легче… Ничего, Тимурище, если что, я отдам свои!»

Неожиданно, с каким-то неприятным хрустом, и чуть слышным скрежетом, не очень твердого вещества, треснутые кости черепа «ломаются» в ее руках под кожей, как-то неуверенно обтягивающей голову, пальцы проваливаются внутрь, проходя сквозь отверстия ран, неожиданно там еще тепло! Один глаз приоткрывается, выпираемый под воздействием толкающего его изнутри мозга, слышится стон: «Это он! Конечно, его можно оживить, он не может умереть – это же Тимурище!». Она, всматриваясь, вынимает из головы хладеющего трупа свои провалившиеся внутрь фаланги пальцев, черепная коробка двигается снова, словно живая. Но ведь так не бывает у живых! Вдруг Надя замечает в левой щеке огромную дырку, справа над височной частью такая же. Вокруг обоих торчат косточки:

«Почему в голове такие тонкие косточки?! Так не может оказаться! Так не может быть! Я же помню… я обнимала его голову – она тяжелая, значит…». Ей кричат, но она не слышит сразу, а поняв, наконец, что это ей, начинает разбирать слова:

– Не меняйте положение трупа!.. – «Где тут еще труп они увидели? Это – мой муж. Он ранен! Он мягкий какой-то, безвольный. Ему, наверное, ужасно больно! И я должна его спасти. Тимур! Тимурище!.. Смотри на меня! Почему ты смотришь сквозь?! Смотри на меня!» – она заглядывает ему в приоткрытый глаз, пытаясь пробиться сквозь радужную его оболочку:

– Все хорошо, мой родной, потерпи немножко…

Кто-то с силой, самым паскудным образом, несколькими рывками выдергивает ее из машины, таща за капюшон халата, другой, кто-то вцепился в ногу, третий, ухватившись за рукав, сдернув который, оголяет вторую половину верхней части тела. Надежда, вцепляясь в руку мужа, как в последнюю надежду, убежденная в том, что разлучись они хоть на мгновение, он умрет. Рука Тимура, безвольно, тяжело всколыхнулась, слабеющая ее кисть скользит, пока не останавливается на запястье, где что-то кольнуло. Все затихло на мгновение. Укол заставил открыть его кисть, обнажив крупную дыру. Пальцы женщины вымазавшись в моментально застывающей крови, заскользили: «Господи! Ну что же они с ним сделали?!».

В его пальцах оказались ключи от машины, очень холодные: «Ну конечно, мороз же!»…

…«Наверное, в этот момент я сошла с ума. Или во мне что-то замерзло. Или умерло. Я не понимаю до сих пор, что это было. Меня выволокли из машины. Поправила халат. Он был белым, мне Тимур его покупал в Париже, длинный белый вафельный халат с поясом. А тут вдруг весь пропитался кровью. Она текла по мне, его кровь. Поправляю полы – все же люди вокруг, а я полуголая. И вдруг:

– SHOW MUST GO ON! – голос Фредди Меркьюри. – Шоу только начинается, господа! Теперь – мой выход. Моя очередь. Вот оно, чего я так боялась. Скорее наверх. Там – наш сын спит. Тимура здесь больше нет. Его вообще больше НЕТ. Это – не Тимур. Теперь я за него. И мало не покажется! Именно в тот момент я стала волчицей.»[131]

В мгновение ока Надя собирается с силами. Осознание, точнее до него еще далеко, целых несколько дней, но понимание есть – он мертв. Стряхнув с себя чужие руки, поправив халат, выпрямившись, она вздымает голову и всматривается в глаза «дядечки». Не выдерживая взгляда, пронзившего его насквозь раскаленным железом, он кивает в знак извинения и примирения, следуя за ней в дом.

Толпа шумит, телевизионщики в восторге, милицейское оцепление выдыхает с облегчением… Тимур не ожил – это вообще не он, потому что теперь он с ней, в ее сердце, разуме, воображении…

* * *

Ческис пребывал в неописуемом восторге – «поляна» открыта, планы строятся сами собой. Исписанные клочки ложатся в стопочку – столько дел, столько возможностей! Власть – наконец она! Теперь поток денег… деньжищ, пойдет через его руки: немножко из него всем, что-то заводам, чтобы заглохли, остальное себе! Лев! Ну просто лев! Но первая же конкретика сбивает с панталыку. Звонок Пылева ставит первый вопрос, ответить на который не просто:

– Бабки не забудь прислать сегодня за работу!

– Конечно, Олег Александрович… Ноооо…

– ЧТО?!

– Нет, нет… Все отлично, просто дела – нельзя упустить и минуточку, а потом сразу к Вам…

– И когда теперь потечет ручеек?

– Нууу… – это зависит…

– Число назови! От того, от кого зависело, больше не зависит… Или не так?

– Да, да… конечно, все так… Нууу…

– Число!

– Думаю, через полтора месяца…

– Ты че, оборзел или забыл, сколько и когда транши поступали через этого Хлебникова? Каждый месяц! Свои отдашь!.. Три недели тебе! Понятно?

– Конечно, конечно, очень справедливо… – Кладя трубку, уже про себя: «Какой там справедливо! Убили и думают, что это все! Убить просто – «бац» и готово, а потом… питекантропы! Ничего, я все припомню, думаете, я на вас работаю, конечно, я всеми силами… – «разделяй и властвуй!»…

Тутылев и Кондратьев, получив часть от причитавшегося гонорара, уже «подшившись» (уколовшись героином), вернулись к Олегу Пылеву, наслаждаясь, как им казалось, заслуженными лаврами. Сегодня был их день!

Олег действительно был доволен, готовился осыпать их почестями и премиями, но со временем все уменьшал и уменьшал сумму их вознаграждения в уме, полагая, что разумнее немного повысить им зарплату, когда с «МАРВОЛА» потечет поток предполагаемых средств.

В такие минуты многим начинает казаться – так будет всегда!..

Через полчаса

«Говори всегда правду с точностью и без уклончивости, и твоему простому слову будут верить, как клятве».

(Святитель Филарет Московский)

Любому вошедшему в эти минуты в квартиру Хлебниковых, могло показаться, что здесь царит мир и спокойствие. Ребенок спал безмятежным сном. Надя, все в том же халате, осторожно ступая, по полу кухни, будто боясь кого-то спугнуть, приготовила кофе, посаженому только что за стол тому самому, «дядечке», сидевшему тихо застыв, будто проглотивши лом, прямо, не шелохнувшись. Он ожидал возвращения такого же приступа негодования, припадка истерик, чего угодно, только не происходящего. К тому же по опыту он знал: отсутствие слез в такие моменты – это застывший выплеск страшной энергии, сводящий с ума любого человека. Пока этого не произойдет, индивид заживо съедает сам себя изнутри.

Извинившись, хозяйка квартиры отошла, объяснив, что обязана привести себя в порядок, он же пусть готовится к ведению допроса. Подобного гость совершенно не предполагал, конечно, подумав, что она, не выдержав, собирается что-то с собой сделать, поэтому прислушивался к каждому звуку, присматриваясь, по возможности, к каждому движению, следя, готовый остановить и спасти…