перейти румынскую границу характерна для первой трети XX века, когда эта страна часто служила отдушиной и транзитным пунктом для беженцев из южной России — равно как и лазейкой для нелегального проникновения в СССР. Восставший броненосец «Потемкин» в 1905 ушел в Констанцу (Румыния), где часть матросов получила временное убежище. В конце Гражданской войны днестровские плавни становятся театром драматического исхода частей Белой армии, отступающей от большевиков.

Румынские власти и пограничники были известны недружелюбным отношением к русским беженцам, которых они часто прогоняли назад, на русский берег Днестра, как это случилось и с Бендером [В. Янковский, Кандель, Возрождение 30.1953: 102 сл.; Вертинский, Дорогой длинною…, 141]. Участник этого исхода В. В. Шульгин описывает случаи ограбления русских румынами:

«Когда наступил вечер, румыны развернули свою настоящую природу. Они приступили к нам с требованием отдать или менять то, что у нас было, т. е. попросту стали грабить. Сопротивляться было бесполезно. Один толстый полковник пробовал устроить скандал, вырывался, но его схватили, побили и отняли все, что хотели. Брали все, что можно. У одних взяли сапоги, дав лапти, у других взяли штаны, у третьих френчи, не говоря о всевозможных мелочах, как-то часы, портсигары, кошельки, деньги… Разумеется, поснимали кольца с рук. Словом, произошел форменный грабеж… Затем вывели на берег Днестра и показали жестами, что следует возвращаться в Россию» [Шульгин, 1920 г., 94–95].

Экспозиция главы имеет некоторое сходство с началом романа Ж. Верна «Драма в Ливонии», где герой, пробираясь через льды и снега, бежит из России и подходит к литовской границе («Этот человек был один в ночи» — первые слова романа).

36//2

Он был огромен и бесформенно толст. — Отягощенный драгоценностями Бендер — фигура, заведомо имеющая типологические параллели. В качестве первого приближения можно указать на рассказ Геродота об афинянине Алкмеоне, которому лидийский царь Крез в награду за услуги разрешил взять столько золота, сколько тот мог унести на себе. Тот облекся в длинный хитон с глубокой пазухой, надел на ноги огромные сапоги и наполнил все это золотом, а также насыпал золотого песку в волосы и набил им рот. «Выйдя из сокровищницы, он еле волочил ноги и был похож скорее на какое-то другое существо, чем на человека». При виде его Крез расхохотался и дал ему еще больше золота [История, VI. 125].

36//3

[Крест] …был приобретен у бывшего иподиакона кафедрального собора гражданина Самообложенского. — Скрещение фамилии «Преображенский» с «самообложением», т. е. «формой добровольного привлечения средств населения в сельской местности и дачных поселках для проведения работ местного характера по благоустройству…» [БСЭ, 3-е изд., т. 22]. «Самообложение — рычаг культурной революции», — заявляла пресса [заголовок в Пр 27.09.29].

36//4

Он строил ее [шубу] четыре месяца, строил как дом, изготовлял чертежи, свозил материалы. — «Строительство» шубы, затем отнимаемой у героя, имеет параллели с историей Башмачкина из гоголевской «Шинели» [см.: Bolen, 68]. Текстуальные сходства: «Он [Бендер] опомнился на льду… без шубы…» — «…[Акакий Акакиевич] опомнился и поднялся на ноги… Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет…»

36//5

— Теперь несколько формальностей с отзывчивыми румынскими боярами — и путь свободен. — Бояре (румынские помещики) — один из знаков буржуазно-помещичьей Румынии в советской политической мифологии. В прессе упоминается «боярская оккупация Бессарабии» [КН 05.1929]. О писателе Панаите Истрати — любимце советских средств информации, в которых он назывался не иначе как «балканский Горький», мгновенно впавшем в немилость за опубликование нелицеприятной книги о Советском Союзе, — говорили, что он хочет стать «опорой белого террора румынских бояр» [Бор. Волин, Литературный гайдук, Пр 20.10.29]. Аналогичное место занимало понятие «паны» в материалах о Польше, так что Демьян Бедный мог суммарно написать: Ну что ж, бояре и Панове, / Мы держим ружья наготове [подпись под карикатурой, КН 06.1929].

36//6

Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение. — Соавторы до самого конца относятся к своему герою двойственно: только что приравняв его к выдохшемуся конферансье [см. ЗТ 35//20], они под самый занавес снова возвышают Бендера до уровня начала романа, вкладывая в его уста некоторые из собственных сарказмов по поводу советского идеологического конформизма. Фигура «первого ученика» — критика-проработчика, держащего нос по ветру, — высмеяна в фельетоне «Три с минусом», где обсуждение писателями «антисоветских» действий Б. Пильняка изображается как урок в гимназии [Чу 41.1929; фельетон и комментарий к нему см. в кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 214, 462; см. также Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 98–99]. Образ «зубрилы», «первого ученика» вновь появляется в этом же значении в известном фельетоне «Отдайте ему курсив» (1932).

36//7

Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами, траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. — Силос — важная тема агитпропных кампаний в 1930. Нарком земледелия СССР обратился к комсомолу с призывом взять на себя руководство и ответственность за постройку миллиона силосных ям и траншей [КН 15.1930]. «Правда» посвящает этому целую страницу под шапкой: «За силос, за социалистическое животноводство», с подзаголовками: «Голос за силос» (стихи А. Жарова 1), «Тонна силоса — полтонны молока». Лозунги «за силос» часто сопрягались с характерными призывами бить, душить, давить, увечить всех, кто ему враждебен (о такого рода риторике см. ЗТ 18//19): «Окружить кулака силосными траншеями, бить в два удара — по хребту кулака и по бесхребетным правым оппортунистам, забывающим о силосе — тракторе животноводства» и др. [Пр 31.07.30]. Из юморесок: эстрадного чтеца прорабатывают за устарелые стихи о башне Тамары, артист парирует, что башня, по всей вероятности, силосная; критики стушевываются [Ог 10.12.30].

Сберегательные кассы были еще одной большой темой начала пятилеток, нашедшей отражение в знаменитом плакате: «Кто куда, а я в сберкассу» и в сотнях других лозунгов и заголовков: «Водка — враг, сберегательная касса — друг тебе», «Сберегательная касса — верный друг и кассир трудящихся», «Лишний рубль в сберкассе крепит финансовую мощь страны», «Все на борьбу с расточительностью в личном быту, за разумную бережливость» и др. В прессе преподаются многочисленные советы о том, как лучше организовать личный бюджет, «самую хаотическую часть нашего бытия». Например, вернейший путь разбогатеть — это класть всю получку в сберкассу и ежедневно брать оттуда сколько нужно на жизнь. Отмечается, что с ростом сбережений «уменьшается кривая пьянства». Как и в случае с непрерывной неделей, подвергаются охаиванию и поношению прежние методы ведения дел. Граждане призываются «сдать кошельки с грязными и мятыми бумажками в музей, как исторический пережиток». Вполне вероятно, что где-то к старым формам накопления применялась и вездесущая метафора похорон [см. ЗТ 18//19]. В феврале 1930 число вкладчиков в