до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы… — Бендеровский лейтмотив Христа, начатый гравюрой «Явление Христа народу» в ЗТ 10//7, появляется здесь в последний раз — и уже в отрицании (не Христос!), как отрицаются и другие вечные образы, мифы и архетипы, чья вечная повторяемость, согласно мысли соавторов, в советскую эпоху прекращается (схимник, отшельник, Кащей Бессмертный, Вечный Жид, Суворов и Румянцев, граф Монте-Кристо; см. ДС 12//11; ЗТ 8//23; ЗТ 27//4; ЗТ 27//5; ЗТ 36//11; см. ниже, примечание 20).

С мотивом Христа сплетается очередной онегинский мотив этой главы:…Дожив без цели, без трудов /До двадцати шести годов, / Томясь в бездействии досуга / Без службы, без жены, без дел, / Ничем заняться не умел [Евгений Онегин 8.XII]. Явственна также созвучность со «Спором между Франсуа Вийоном и его душой» (—Тебе уж тридцать лет. — Мне не до счета. — А что ты сделал? Будь умнее впредь; перевод И. Оренбурга — более чем вольный; в частности, в оригинале нет вопроса «А что ты сделал?») и с другими сходными образцами рефлексии — например, в начале романа Ж. Дюамеля «Дневник Салавена» (рус. пер. 1927): «Сорок лет! И я ничего не сделал, в смысле ничего не достиг, ничего не совершил».

Среди записей Ильфа за осень и весну 1928–1929 находим заготовку, видимо, еще не связанную с фигурой Бендера: «Ему 33 года. А что он сделал? Создал учение? Говорил проповеди? Воскресил Лазаря?» [ИЗК, 196, 220] 1.

35//18

«Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ…» — съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при этой академии. — Обилие экспериментальных и показательных предприятий — черта 20-х гг. с их бурными поисками новых форм быта. И. Эренбург в романе «Рвач» упоминает об «опытно-показательной колонии с трудовыми процессами» в начале нэпа и иронизирует: «Было ли тогда что-нибудь в России не «опытно-показательным»? Быстро забылось это время, быстро сгорели проекты, и только поныне красующаяся в Москве, на Неглинном проезде, загадочная для детей вывеска «Показательное производство халвы» говорит о былом» [Мофективная секция собеза, 94]. В годы пятилетки это течение возродилось в связи со строительством пищевых комбинатов и с попытками рационализировать питание в условиях напряженного труда и нехватки продуктов. Очеркист пишет: «Готовить нужно не только вкусно, но и научно-питательно» — и ссылается на опытную станцию общественного питания при МОСПО, где «изготовление пищи ведется по манометру и хронометру», но констатирует, что «опытно-показательные столовые отличаются часто только худшими обедами» [Д. Маллори, За новую кухню, КН 10.1930]. Эпитет «показательный» вызывал шутки: кроме бендеровской остроты насчет щей, см. карикатуру Н. Радлова о находимом в супе «показательном таракане» [В показательной столовой, См 34.1926].

35//19

— Фемиди, — сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа. — Как отмечается в соответствующих комментариях, фамилии ряда персонажей Ильфа и Петрова (например, Брунс, купец Ангелов, Дрейфус, Бомзе, Лапидус, сам Бендер) восходят к одесской (или, шире, южной) ономастике. С другой стороны, имя-источник часто каламбурно изменяется (например, Павиайнен — от Парвиайнена, Гигиенишвили — от Гигинейшвили). В связи с Фемиди (от Фемиды) стоит отметить, что в конце 20-х гг. в Одессе был известен молодой талантливый композитор Владимир Фемелиди [см.: Monsaingeon, 68, 91].

35//20

— Бендер-Задунайский… — Импровизированный псевдоним Остапа лежит на пересечении нескольких ассоциативных рядов.

Прежде всего, достаточно прозрачна связь его с подлинным или мнимым восточным происхождением Бендера [см. ДО 5//16]. «Задунайский» значит «турецкий»: все песни русско-турецкой войны содержат мотив «за Дунаем».

Несомненна также связь данного псевдонима с грандиозной позой, геополитическими устремлениями и с полководческими претензиями героя ЗТ. О «полководческо-плутовском» гнезде метафор см. ЗТ 2//30. Полководческие мотивы в образе Бендера известны: «Я — как Суворов!..» [ДС 39]; «Нам предстоят великие бои» [ЗТ 2]; «Взять крепость неожиданной атакой не удалось… придется начать правильную осаду» [ЗТ 14]; многократные сравнения с Наполеоном и др.

Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725–1796) был военачальником екатерининской эпохи, чье имя связано с русско-турецкими войнами 1768–1791. Русские войска под его командованием осадили и взяли штурмом турецкую крепость Бендеры в Бессарабии. В конце романа Остап предпримет попытку пробиться через Бессарабию на Запад, т. е. в какой-то части повторить маршрут румянцевской армии. О других возможных ассоциациях с екатерининским веком см. ЗТ 2//2.

С другой стороны, эпитет намекает на сценические имена актеров: в романах, мемуарах, юморесках фигурируют актеры «Крамес-Задунайский», «Орлов-Задунайский»[Крымов, Сидорове ученье, 267; Алексеев, Серьезное и смешное, 249], советская актриса по фамилии «Задунайская» [Чу 19.1929, 6]. В пародиях и фельетонах попадаются созвучные фамилии вроде «Завалдай-Завалдайский, русский трагик» [см. Русская театральная пародия, 578], «актер Задувайский» [Иностранец, См 11.1926]. По словам Ильфа, «только у актеров в наше время остались длинные высокопарные титулы» [ИЗК, 196]. Развенчивающие Остапа упоминания о комике, о конферансье, о вранье и т. п. появляются именно в этих главах [ЗТ 34–35] 2. Можно сказать, что мажорный полководческий мотив начала романа [ЗТ 2] возвращается в конце, но на сей раз с оттенком гаерства и фальши [о множестве таких кольцеобразных построений в дилогии см. ЗТ 1//32, сноску 2].

Наконец, «Бендер-Задунайский» мог вызывать в памяти читателя фамилию Шмидт-Очаковский, которую принял Евгений, сын лейтенанта П. П. Шмидта [см. ЗТ 1//17].

Ср.: «Румянцев-Дунаевский» — контаминация полководца Румянцева-Задунайского с популярным советским композитором И. О. Дунаевским [ИЗК, 271].

35//21

Куплю плантацию и выпишу в качестве обезьяны Бапаганова. Пусть срывает для меня бананы! — Что обезьяны реально несли такую службу в мире колоний, можно видеть из рассказа Сомерсета Моэма «Сила обстоятельств»: «Я только что видел занятное зрелище — как малаец посылает прикованную на цепи обезьяну на дерево, и та срывает кокосовые орехи».

Примечания к комментариям

1 [к 35//17]. Напоминание, что «33 года — возраст Иисуса Христа», возможно, было в те годы достаточно ходячим. Ср. в новелле Поля Морана: «Quel âge avez-vous? — demandai-je. — Trentetrois ans. L’age de Christ» [La nuit de Charlottenbourg, 1923, есть рус. пер. 1927]. Ту же риторику — то ли под влиянием Ильфа и Петрова, то ли независимо — встречаем в наши дни в романе шведского писателя Йонаса Гарделла «Так уходит из нашей жизни день, и никогда не возвращается» [J. Gardell, Sa går en dag…, 1999, p. 22]: «В этом году мне исполняется 33 года. Столько, сколько было Иисусу, когда он умер. Иисус изменил мир. Слава ему за это! А чего достигли мы? И когда начнём мы чего-либо достигать?»

2 [к 35//20] Ее исключены и собственно жульнические ассоциации: в фельетоне М. Булгакова «Tипаж» растратчик и вымогатель именует себя «Котомкин-Таврический».

36. Кавалер ордена Золотого Руна

36//1

Странный человек шел ночью в приднестровских плавнях. — Попытка Бендера