чтобы принять лекарство, которое мне даст силы далее продолжать. Не вычеркиваю это замечание, потому что полезно победителю Наполеона знать, сколько страданий может одно лишь молчание Его принести порядочному человеку.

Государь! не смотрите с презрением на человека, который признается, что страдает от мысли, что Вас потерял <хотя так Вас любил>; на отца семейства, который у своих родных средства отнимает исключительно дабы узнать, хотите ли Вы, чтобы был он еще к Вам привязан, как прежде.

Жребий брошен. Вашему Величеству угодно, чтобы я в Нем видел отныне только Государя Российского. У Вашего Величества наверняка на это есть свои причины, справедливыми кажущиеся. Не взываю к будущему, которое меня оправдает; не взываю к прошлому, которое меня уже теперь оправдывает. Но взываю к великодушию Вашего Величества по поводу способа, каким угодно было Ему произвести разрыв, сочтенный Им необходимым. Я Ваше Величество просил его произвести с той честностью, какая нас съединила. Ваше Величество мне в этом отказали и тем самым объявили меня сего недостойным. Это мою горесть удваивает, и если имеет подданный право сказать Государю, что он неправ, скажу я, что Ваше Величество в сем отношении неправы. В чем мое преступление? Последние тринадцать лет, Государь, жил я только для Вас[633]; дела мои, обязанности, даже ученые труды – все Вам посвящал. Хотел быть и казаться достойным доверия, каким Ваше Величество меня почтили вопреки обыкновенному ходу вещей. Я Вас любил, Вы это знаете, с силой, какая порой Вас удивляла. Никогда не следовал я столь распространенной максиме, гласящей, что лучше нравиться министру, чем Государю. – Да что я говорю? Никогда не хотел я Вам нравиться, хотел только Вас любить и Вам служить. Более того, Государь, Вы мое чувство не оставляли без ответа, и если мое чувство было, пожалуй, куда сильнее Вашего, знал я, чем это различие объясняется: богатейшая Ваша душа посвящена миллионам Ваших подданных, которым хотели Вы быть отцом, – и я тому рукоплескал. Но именно это чувство Вашего Величества противоречит тому способу, каким угодно было Ему со мною порвать.

Я Вашему Величеству уже сказал: не стану делать секрета из того, что глупцы называют падением (невозможно упасть тому, кто вовсе и не поднимался – в том смысле, как они себе это представляют). Обреку себя оскорблениям и гонениям, какие они на меня вовсю обрушат, исходя из своих правил (Вашему Величеству известно, почему), и которые уже начались. <Укроюсь плащом собственной совести и чувства порядочности, которое меня заставляет презреть возможность притворяться, будто я по-прежнему сохраняю доверие, каким больше не обладаю.> Обреку себя всему этому, убежденный, что Ваше Величество не могут меня даже при желании от гонений избавить, хотя бы Ему этого и захотелось, а искомое воздаяние найду в голосе собственной совести и нежной дружбе почтенных людей, которые мне верны останутся.

Государь! Если когда-нибудь случай вторично сведет Ваше Величество с существом чувствительным, которое, привлеченное благородством Вашей души, пожелает полностью предаться Вам, заклинаю Вас именем Божества, которое Вы почитаете, как и я, оттолкните его немедля. Да будет Вам довольно одной жертвы чувства!

Таковы последние звуки голоса, который одиннадцать лет отзывался в душе Вашего Величества. Быть может, должен был я их иначе произнесть и печаль мою скрыть. Но хочу остаться верным самому себе; притворяться никогда не научусь.

Честь имею оставаться с глубочайшей покорностью

Вашего Императорского Величества

смиреннейший, послушнейший и всепокорнейший слуга

Паррот.

203. Г. Ф. Паррот – Александру I

Дерпт, 27 марта 1821 г.

Государь!

Старейший из профессоров дерптских дерзает смиренно приблизиться к престолу Вашего Императорского Величества с запиской в руках. Законы империи это всякому подданному позволяют, а чрезвычайные обстоятельства требуют мер экстраординарных.

Полагаю своим священным долгом привлечь в настоящий момент внимание Вашего Императорского Величества к червю, точащему изнутри Дерптский университет, коего являетесь Вы августейшим и дражайшим основателем. Если, однако же, сия записка будет иметь несчастье не понравиться Вашему Императорскому Величеству, если любовь моя к добру, если усердие мое меня ввели в заблуждение, благоволите, Государь, поверить, что виноват в том один лишь автор; Университет о моем поступке не знает, хотя успеху моему будет рукоплескать.

Граф Ливен этой записки не читал. Но я дерзаю просить Ваше Императорское Величество благоволить о ней сообщить ему и только ему одному, по причинам, которые понять нетрудно.

Молю Небо со всем пылом, на какой я способен, чтобы позволило оно Вам возвратиться целым и невредимым в Отечество[634], где обрели бы Вы как можно больше источников удовлетворения и счастья. Это желание искреннее и глубоко прочувствованное того, кто себя именует со всей правдивостью, чистотой и самой абсолютной преданностью,

Государь,

Вашего Императорского Величества

всепокорнейший и послушнейший слуга и подданный

Паррот.

Приложение

[Записка об управлении Университетом и училищами Дерптского округа]

Дерптский университет с самого своего рождения и постоянно во все последующие годы осыпан был бесценными милостями августейшего его основателя. Злополучные времена оказали на этот институт влияние пагубное, но Император недавно эти ошибки исправил с добротой и щедростью, Ему одному присущими[635]. Наконец он даровал Университету графа Ливена, попечителя в самом благородном смысле этого слова, человека чистого, который в самом деле тот, кем кажется, ревностный друг наук и добродетели, гонитель безнравственности и беспорядков. Теми же прерогативами гордятся и училища Дерптского округа.

А между тем два этих важных института страдают от червя, который тайно точит их изнутри, поглощает самые благородные их силы, хотя внешне сохраняют они видимость здоровья и мощи.

Сей скрытый червь, сия внутренняя немощь – это педантичное следование формам, доведенное до немыслимых крайностей, которое умножает до бесконечности количество дел и нечувствительно превращает ученое сообщество в канцелярию.

Дерптский университет есть учреждение, которое в миниатюре содержит в себе почти все области управления, какие есть в большом государстве: расправу и суд по гражданским делам над всеми своими членами, надзор за благочинием студентов, заведование финансами, внутреннее управление, сношения с прочими правительственными учреждениями, цензуру книг и, наконец, руководство училищами, которое само в себе почти все эти области управления содержит. Наконец, первая обязанность профессоров в том состоит, чтобы вести свои занятия, готовиться к ним, изучать новейшую литературу каждый по своей научной части, а вдобавок умножать славу Университета и собственными сочинениями расширять пределы науки.

Во всех других департаментах каждая из этих отраслей управления подлежит в каждой губернии особой коллегии, которая исключительно своим предметом ведает. Здесь же профессора обязаны всеми этими делами