его же грузом дополнила. И папе же все не одному сбросила — на шею: ненавидеть — так за все и всех… и с музыкой. Как и желанием лишь — утопить же следом его и ее! Хоть и общие же с ним были… Да! Ведь и раздумывала же, идя, еще — самой уйти или с ним? Решила! И лишилась… Не жаль ведь! Как и ему, что и без записки со следом в конце губ: «Живи с этим! И понимай сам теперь — как хочешь и знаешь». А он и жил, отец, как знал и как не ему же завещали, не давая же этого только и сыну, а и лишь лупя его на чем же только свет стоял и тьма же лежала… За все! Хорошее и плохое… А и точнее — лишь плохое: и там, и этам. Хорошее же — мы никогда не замечаем. Так еще и забываем! А плохое — нет. Помним всегда! Как «Отче наш» и «Утреннюю звезду»… То-то столько религии стало по ТВ — все никак отмолить тот свой телевизионный казус не могут! А как взывали-то, ой… С переводом! Жаль только еще — не на латыни. Да и не при свечах и пентаграмме… с козлом же. Кхм! Избивал же его просто — за любой проступок. За любую ошибку и оступку… И да, конечно же, все — не при своих. Естественно! Сплавлял их куда-то… подобру-поздорову… а сам… убивал Влада. Всячески… И морально, и физически… Лучше было бы сказать — как не. Никак! Все же — в дело. И все — в дом! А там — и храм. От другого же и не уже, да, и чужого… А доколе? Пока Влад и сам не сбежал от него… Ну и не попался к браконьерам. Все тем же самым, да, продавцам жизни и покупателям смерти… А там уже и Александру, который… спас: и убив — избавил. Да! Казалось бы… Но да! То самое ведь исключение из правил, когда убивая — очищаемся… Вот и он же: убив — очистил. И себя! Куда уж без здорового уже эгоизма, как и конкуренции, да? Ну и его. За себя и… Влада!

Ну а о дальнейшей же их жизни, как и есть ли она в них, что отца с его новой семьей, что и матери, он как не знал на тот еще момент, не знает, так и знать же до сих пор не хочет. Как и не хочет же даже искать! А уж и что говорить за найти и тем более вдруг встретить! Хотя и, если же что, всегда будет готов и во всеоружии, чтобы показать им — не их же и давно пятьсот лет… с хвостиком! Недурные же и уже достаточно, скажи? Хоть и оружие же это-его скорей и пусть и не то самое же прям, но и ружье. Которое уже стреляло, да! Но и только же теперь, в этом и его же конкретном случае-разрезе, стреляющее прошлым и исключительно же в самый неподходящий момент, так и по всему же его нынешнему: настоящему и будущему. А там и рикошетом прилетающее — и по самому же прошлому! Выбивая, как и в самих же его воспоминаниях, все лишнее и из него же самого. Вычищая и вымывая неугодное… Ненужное и все еще болезненно-свербящее… Как и колюще-цепляющее… Разбивающее и разрушающее… Убивающее до сих пор! Он же — все-таки отцовский, как ни крути. Да и как его же желание выделиться и быть другим, отличаться от всех — лишь от него, как и не повторить его же все ошибок, полностью переиначив все снаружи и внутри же себя, чтобы и, не дай только… дьявол, в чем-то вдруг и с ним же все сойтись! Внешность-то — он уже перекроил. А вот внутренность… внутренность-то — оставил. Да… Только и спрятав же ее еще за досками и заколотив же все теми же гвоздями… В самом дальнем уголке бессознательного… Погрузив и в полную темноту… В самую тьму… Да и почти же что — кромешную бездну, если уж и не в небытие. Не избавится же! Не сможет… Будет лишь притворяться, что: «это — в прошлом». И притворяться же здесь — главное слово. Как и казаться. Не быть!

И дабы уж и как-то это все подытожить… Если бы я не знала хоть и какой-то уже на момент правды, как и что если не во всей ней, то и в большей ее части замешан мой же отец, да и что именно он, как и Совет, может и должен все мне и точно рассказать, я бы могла подумать, что именно поэтому все всё и от меня же самой скрывают: ведь и узнай я все раньше, как и познакомься же с Владом лично наконец, я бы все просто испортила и испортилась же сама… излишней уже и прямо-таки добродетелью! Банально — попытавшись ему бы просто помочь, на деле же лишь напросившись со своей же все и никому не нужной же жалостью, соболезнованиями, как и навязавшись же еще и со скорбью, что ненавижу и сама, но и сама же себе противоречу в этом: в отношении остальных и делая же это. И где он бы, и в свою же уже очередь, убегая вновь и от себя, боли и не желая вспоминать, ворошить и искать, исправлять… попытался бы причинить боль мне — такую же, равную по силе, мощи и количеству же с качеством… И где я бы уже и сама именно напоролась: ведь и мы же с ним похожи! Опять же, пусть и не во всем, как и не до конца. Но и… как брат и сестра. И без как! Не беря уже и в расчет пол, опыт и родство… Как и годы. А там и века! Да и как и то, что пусть он и несет бремя отца без матери, а я и — матери без отца… Суть-то — все равно одна! Без пестиков и тычинок. Нас избивали и били… И нас бьют и избивают же так или иначе все — до сих пор… А мы же все — летаем терпим… на задворках же представляя собой как раз таки и ту же всю мать, как и того же ведь отца соответственно: