А затем начинались комментарии. Швейцарец, к примеру, заявил, что фраза из Шатобриана показалась ему неожиданной — такой сексуальный подтекст в ней чувствовался…

— Очень сексуальный, — согласилась баронесса.

— Чего совсем не ждешь от Шатобриана, — заметила корректорша.

— Что ж, намек на лошадей очевиден, — заявил швейцарец.

— Бедная Мария! — в конце концов сказала ответственная за связи с прессой.

Затем они заговорили об Анри из «Рокового дня» Росни, кубистского текста, как сказал Бубис. Или о весьма точном описании нервозности при чтении, как заметила графический дизайнер, ведь Анри не только читал, скрестив руки на спине, но и делал это, гуляя по саду. Что временами очень приятно, заметил швейцарец, который оказался единственным из присутствующих, кто читал на ходу.

— Также возможно, — сказала корректорша, — что этот Анри изобрел нечто, позволявшее ему читать, не держа книгу в руках.

— Но как же он, — удивилась баронесса, — переворачивал страницы?

— Очень просто, — заметил швейцарец. — С помощью соломинки или металлической палочки, что держится во рту и, естественно, является неотъемлемой деталью акта чтения, который в таком случае предполагает поднос-рюкзак. Также нужно иметь в виду, что Анри — а он у нас изобретатель, то есть принадлежит к людям объективного склада, — читает роман друга, а это огромная ответственность, ибо друг захочет узнать, понравился ему роман или нет, и если да, то сильно или нет, а если сильно, то считает ли Анри его роман шедевром или нет, и, если Анри скажет, что да, роман показался ему шедевром, друг захочет узнать, написал ли он лучшее произведение французской словесности или нет, и так до тех пор, пока не кончится терпение бедного Анри, которому, безусловно, есть еще чем заняться, кроме как повесить на грудь дурацкий аппарат и ходить туда-сюда по саду.

— Фраза, так или иначе, — сказала ответственная за связи с прессой, — указывает, что Анри не нравится то, что он читает. Он обеспокоен, боится, что книга друга не взлетит — и таким образом противится признанию очевидного: его друг написал какую-то ерундистику.

— А из чего ты это выводишь? — заинтересовалась корректорша.

— Из формы, в которой нам это показывает Росни. Скрещенные на спине руки: обеспокоенность, сосредоточенность. Читает он стоя и не переставая ходить: сопротивление очевидному, нервозность.

— Но то, что он использует приспособление для чтения, — сказала графический редактор, — здорово помогает выйти из положения.

Затем они заговорили о тексте Доде, который, как сказал Бубис, был не опиской, а шуткой автора, и о «Баловне судьбы» Октава Фейе (Сен-Лу, 1821 — Париж, 1890), очень известного в свое время автора, врага реалистического и натуралистского романа, чьи произведения канули в совершеннейшее забвение, ужаснейшее забвение, более чем заслуженное забвение, и чья описка («труп молча ждал вскрытия») в какой-то мере предсказывает судьбу его книг, сказал швейцарец.

— А не имеет ли отношения этот Фейе к французскому слову «фельетон»? — спросила старушка Марианна Готтлиб. — Помнится, слово это обозначало как литературное приложение к газете, так и собственно роман с продолжением, что в нем публиковался.

— Возможно, это одно и то же, — загадочно проговорил швейцарец.

— А вот слово «подвал» в отношении газеты точно происходит от этого Фейе, который только и делал, что по таким подвалам печатался, — сблефовал Бубис, который на самом деле не был в этом так уж уверен.

— А мне больше всего нравится фраза Обака, — заметила корректорша.

— Этот точно немец, — сказала секретарша.

— Да, фраза хороша: «Одним глазом он читал, другим писал». Замечательно смотрелась бы в биографии Гёте, — заявил швейцарец.

— Ты Гёте не трогай, — окоротила его ответственная за связи с прессой.

— Этот Обак вполне мог быть французом, — сказала корректорша, которая в свое время долго прожила во Франции.

— Или швейцарцем, — предложила баронесса.

— А как вам «его рука была холодна, как рука змеи»? — спросила администраторша.

— А мне Зведан больше нравится: «Ему отрубили голову, а потом похоронили заживо», — сказал швейцарец.

— А тут есть логика, — возразила корректорша. — Сначала ему отрубают голову. Те, кто так делает, обычно думают, что жертва умерла, но надо поскорее избавиться от трупа. Они роют могилу, бросают туда тело, присыпают сверху землей. Но жертва не умерла. Жертву ведь не гильотинировали. Ей отрубили голову, а это может означать, что ей перерезали горло. Предположим, что это мужчина. Ему пытаются перерезать горло. Проливается много крови. Жертва теряет сознание. Убийцы считают, что она умерла. А через некоторое время жертва приходит в себя. Земля остановила кровотечение. А он похоронен заживо. Вот так. Вот и все. Разве не логично?

— Нет, не логично, — сказала ответственная по связям с прессой.

— Это правда, нелогично, — согласилась корректорша.

— Нет, ну какая-то логика в этом есть, дорогая, — сказала Марианна Готтлиб, — история ведь знает самые невероятные случаи.

— Но это нелогично, — повторила корректорша, — не пытайтесь меня утешить, госпожа Марианна.

— Я думаю, что некоторая логика тут все-таки есть, — сказал Арчимбольди, который до этого хохотал не переставая, — однако у меня другой фаворит.

— Какой же? — спросил Бубис.

— Бальзак, — ответил Арчимбольди.

— О, это просто фантастика, — заметила корректорша.

И швейцарец процитировал:

— «Что-то я начинаю плохо видеть, сказала бедная слепая».

После «Наследия» следующей рукописью, врученной Бубису, стал роман «Святой Фома» — апокрифическая биография биографа, работавшего над жизнеописанием великого писателя нацистской эпохи, в котором некоторые критики захотели увидеть портрет Эрнста Юнгера, хотя очевидно было, что речь шла не о Юнгере, а о выдуманном персонаже (чтобы хоть как-то его назвать). В то время Арчимбольди еще жил в Венеции, как это было ясно Бубису, и, возможно, продолжал работать садовником, хотя задатки и чеки, которые посылал ему издатель, вполне могли бы позволить ему посвятить все время литературе.

Следующая рукопись, тем не менее, пришла с греческого острова, Икарии, где Арчимбольди снял домик в скалистых холмах, за которыми раскинулось море. Прямо как финальный пейзаж «Сизифа», подумал Бубис, так и написав в письме, где, как обычно, уведомлял о получении рукописи, ее прочтении, и предлагал три формы оплаты с тем, чтобы Арчимбольди выбрал наиболее ему подходящую.

Ответ Арчимбольди удивил Бубиса. В нем говорилось, что Сизиф после смерти сумел сбежать из Ада благодаря судебной уловке. Прежде чем Зевс освободил Танатоса, Сизиф прекрасно понял, что первым делом смерть заявится по его душу, и потому попросил жену не совершать над ним необходимые погребальные обряды. И так, спустившись в Ад, Сизиф встретил Гадеса и тот его упрекнул, и все адские инстанции, как это естественно, возопили к небу или к своду Ада и стали рвать на себе волосы, и почувствовали себя обиженными. Сизиф, тем не менее, сказал, что вина тут не на нем, а на его жене, и попросил, так сказать, судебного разрешения подняться на землю и наказать ее.