Время, однако же, переменилось. Так что, — вспоминает Г. Бакланов, — «10-й номер „Знамени“ мы открыли романом Бека. Я написал к нему предисловие, и это был первый номер журнала, который я подписал как главный редактор»[3036].

С тех пор роман «Новое назначение» многократно переиздавался, был переведен на иностранные языки, экранизирован и стал поводом для статьи Г. Попова «С точки зрения экономиста» (Наука и жизнь. 1987. № 4), где впервые была подетально разобрана пресловутая «командно-административная система» реального социализма.

И имя Х., конечно, тоже осталось — в подстрочных примечаниях к роману А. Бека.

Холин Игорь Сергеевич (1920–1998)

Буйной фантазией Х. наделен вроде бы не был. «Пишу, что вижу», — то ли жаловался он, то ли гордился. Зато в рассказах о начале своего жизненного пути вольничал, как хотел, а возможно и сам не знал всего, так что, перебирая не стыкующиеся друг с другом версии его происхождения, Е. Лобков отмечает: «Биография Игоря Холина мифологична, где и как прошли детство, отрочество и юность — неизвестно»[3037].

Достоверно мы знаем лишь то, что, исколесив беспризорником всю страну, начало войны он встретил курсантом Гомельского пехотного училища. Получать знания тогда было некогда, так что Х. в должности помкомвзвода отправился на фронт, уже там получил младшее офицерское звание, в пехоте дошел до Праги, а войну закончил только в 1946-м в Ровенской области, где его дивизия вела бои с Украинской повстанческой армией.

Путь, словом, славный, напоминанием о чем стали два ранения и орден Красной Звезды, к которому уже к 40-летию Победы прибавился орден Отечественной войны 1-й степени. Однако, уволившись из армии капитаном, на гражданке Х. попал в скверную историю: избил то ли солдата, то ли пьяного сослуживца и два года отсидел на зоне близ поселка Долгопрудного, к северу от Москвы. Там, благодаря тому что среди начальства оказался его недавний однополчанин, попал в так называемую самоохрану и во время дежурств на вышке от нечего делать стал сочинять стихи — пока еще, — как он вспоминает, — стилизованные то под фольклор, то под М. Исаковского.

А дальше истинно святочная история. Самоохранникам разрешали выходить из лагеря, и однажды Х. пришел в соседнюю деревенскую библиотеку и попросил книгу Блока. Изумленная библиотекарша, которой оказалась Ольга Ананьевна Потапова, пригласила его к себе домой, где и познакомила с мужем — Евгением Леонидовичем Кропивницким.

Начались разговоры, каких Х. сроду ни с кем не вел, пошло чтение книг, о которых он не подозревал. И это добро Х. — «самоучка (2 класса образования)»[3038] — будет помнить всегда: «Я обязан Кропивницкому всем. Когда я пришел к нему впервые, я не знал ничего. Всякое отсутствие культуры. Он рассказывал мне о поэтах, о художниках. Читал стихи, водил на выставки»[3039].

И, что тоже станет судьбоносным, об этой встрече Кропивницкий написал своему ученику Г. Сапгиру, который тогда служил в армии срочную.

Когда я вернулся в Москву, — рассказывает Г. Сапгир, — Холин уже вышел из лагеря и — мы подружились мгновенно. Вскоре уже ходили по осенней Москве, по бульварам, засыпанным розовой листвой (тогда все ходили), и говорили, говорили, говорили. Мы решали насущный для нас вопрос: каким должно быть современное искусство. То, что было вокруг и в прошлом, нас не устраивало, кроме некоторых личностей вроде Катулла и нашего Учителя. Современное официальное искусство сплошь было фальшивым и несовременным. А кругом была жизнь, которая вопила, чтобы ее изобразили. Это толкало на радикальные действия. Мы сочиняли и искали других, похожих на нас. Они искали нас тоже. Постепенно мы находили друг друга[3040].

Так возникло то, что позднее назовут «Лианозовской группой». И стихи у Х., начиная с 1952 года, пошли уже не под кого-либо, а свои. Такие, например: «Вот сосед мой, / Как собака: / Слово скажешь — / Лезет в драку. / Проживаю я в бараке, / Он — в сарае у барака». Или вот: «Это было дело в мае, / во втором бараке Рая / удавилася в сарае. / Почему? Никто не знает… / Да, на свете все бывает». Или еще: «Сегодня суббота, сегодня зарплата, / сегодня напьются в бараках ребята».

Вряд ли возможно утверждать, что именно Х. открыл для русской поэзии мир социального и нравственного дна. Барачные стихи писал и его учитель. Однако именно Х. до nec plus ultra довел этот отстраненный, будто бы равнодушный взгляд в упор на то, от чего хочется отвести глаза. И самого себя тоже не пощадил: «Вы не знаете Холина / И не советую знать / Это такая сука / Это такая блядь / Голова — / Пустой котелок / Стихи — / Рвотный порошок / Вместо ног / Ходули / В задницу ему воткнули».

Помню, — говорит Х., — однажды читал я где-то стихи. Одна (во время чтения) женщина воскликнула: «Мне кажется, что на меня (имея в виду мои стихи) выливают помои». Вот высшая похвала «барачному поэту». Чувство низменного существования людей должно быть передано с такой силой, чтобы (если описывается драка) человеку (читателю) казалось, что его самого избивают. Чтобы стихи пахли: клопами, помойкой, обоями, кухней, лестничными клетками, говном, мочой — всем, что окружает простых граждан, живущих в бараках, в общественных квартирах. <…> Надо чтобы взгляд был несколько со стороны, и не зло[3041].

Шансов на публикацию у такой, извините за выражение, лирики не было. Хотя нельзя сказать, что Х. не пытался — и писать что-либо «более правильное», и пробиться в печать, и даже вступить в Союз писателей. Но это было уже позже, после того как Г. Сапгир пристроил друга к конвейерному производству стихов для детей, и в интервале между 1961 и 1976 годами у него в издательствах «Детский мир», позже — «Малыш» вышло более тридцати книжек с выразительными названиями типа «Как непослушная хрюшка едва не сгорела», «О Лентяе Лентяеве», «Чудесный теремок» или «Я тоже к звездам полечу».

Чем, казалось бы, не промысел? Но то, что склонного к игре Г. Сапгира развлекало, Х. явно тяготило. В 1950-е он предпочитал работать официантом (например, в шикарном «Метрополе»), потом фарцевать, с годами, по наводке художника М. Гробмана, стал приторговывать арт-объектами и антиквариатом, а признание получал, читая стихи в компаниях таких же, как он сам, нонконформистов. Пришла и нежданная слава — как вчерашний уголовник, превратившийся в никчемного графомана, Х. дважды оказался персонажем фельетонов в «Известиях» (2 сентября 1960-го и 10 июня 1961-го),