тебя сил со мной справиться». – «Я не собираюсь мараться об тебя, а позову на помощь моих ребят». – «Тогда зови своих молодцов, а там посмотрим!».

Хозяин шутить не собирался и немедленно позвал своих работников. На его зов прибежали уже, как видно, заранее подготовленные дюжие ребята, вооруженные палками. Я понял, что силы неравны и предпочел уйти, хотя очень хотелось сказать хозяину напоследок что-нибудь эдакое, что бы он надолго запомнил.

Выйдя из трактира, некоторое время я бесцельно слонялся по городу. Когда же наступил час обеда, подумал, что неплохо было бы зайти в трактир и основательно подкрепиться. Рядом находилось как раз одно из таких заведений, где обыкновенно обедали рабочие. Я заказал суп и даже успел съесть его, и тут вошли рабочие, которые только что освободились от дневной работы. Как только они увидели меня, так все вместе подошли к хозяину трактира и заявили, что если этот человек, то есть я, будет и дальше здесь находиться, то они немедленно, всей бригадой, покинут трактир и больше никогда здесь не появятся.

«А что натворил этот человек? – поинтересовался трактирщик. – И почему все вы так дружно осуждаете его?» – «Это тот самый молодчик, которого сегодня выгнали с работы, потому что он осмелился дать пощечину самому Генриху IV». – «Ах, вот оно что! – воскликнул трактирщик и, подойдя ко мне, заявил. – Если это правда, то убирайся отсюда ко всем чертям!». Но и этих слов ему показалось мало, а потому напоследок он выкрикнул: «Пусть все то, что ты успел съесть в моем доме, станет для тебя отравой!».

Трактирщик был настроен столь решительно, а рабочие так угрожающе стояли за его спиной, что я понял: сопротивление бесполезно. Когда я выходил из трактира, посетители шарахались от меня как от прокаженного, и на их лицах можно было яснее ясного прочитать откровенное отвращение, а рабочие посылали вслед проклятия. Озлобленный на весь свет, я вышел из трактира и отправился бродить по улицам Сен-Дени. При этом я был так зол на весь мир, что без устали проклинал всех и вся и от души богохульствовал. Приблизительно в десять вечера я решил, что пора бы уже вернуться в свою квартиру. Здесь меня тоже ждало разочарование. Обычно двери дома, где я проживал, были открыты настежь, теперь же они были заперты. Мне пришлось постучать. Уже сильно стемнело; меня не могли видеть, зато я хорошо увидел, как у окна появился привратник. Поскольку меня он не узнал, то спросил, кто стучит. Я сразу назвался. «Так это ты, тот самый, кто осмелился дать пощечину Генриху IV! – воскликнул привратник.—Изволь подождать!». Я удивился: «А чего я должен ждать? Я хотел бы как можно скорее попасть домой!». И тут к моим ногам плюхнулся тяжелый узел. «Что это еще такое?» – не понял я. «Твое имущество», – ответил привратник. «Да с какой это стати вы вышвыриваете мои вещи?» – возмутился я. «С той, что теперь ты можешь идти спать куда твоей душе угодно, но только не в этот дом. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день крыша моего дома рухнула прямо на мою голову».

Нет слов, чтобы передать, как я взбесился в тот момент. Я подобрал с мостовой камень и в сердцах швырнул его в дверь дома. «Если ты будешь продолжать вести себя в том же духе, – спокойно отозвался привратник, – мне придется разбудить своих товарищей; они научат тебя приличному поведению».

Тут я окончательно понял: ничего хорошего в этом доме ждать не придется. Мне пришлось уйти и отсюда, но едва я прошел шагов сто, как увидел какую-то открытую дверь и вошел под навес. В этом закутке лежала солома, и я, недолго думая, лег на нее и заснул.

Проснулся я в двенадцатом часу ночи из-за того, что мне показалось, будто кто-то дотрагивается до моего плеча. Передо мной стояла фигура в белом, и я принял ее за женщину. Эта женщина сделала знак рукой: поманила к себе, и я принял это за приглашение. Она звала за собой, и я не видел причины отказываться от ее предложения. Я подумал, что эта дама из тех, кто готов предоставить ночлег и удобную кровать вместе с прочими удовольствиями всем прохожим, кому есть чем заплатить, а перспектива провести ночь на соломе под навесом мне вовсе не улыбалась.

Я быстро поднялся и отправился вслед за женщиной в белом. Какое-то время мы шли по улице, потом вдруг женщина свернула в переулок между домами, при этом время от времени оборачиваясь и делая мне знаки рукой, чтобы я поторапливался. К таким ночным прогулкам я привык давно и к тому же прекрасно знал обычаи таких женщин, в каких домах они могут жить, и все, что происходило вокруг меня, было точно таким же, как и много раз до этого. Поэтому я не беспокоился и уверенно шел за своей провожатой.

Когда я вошел в переулок, то увидел, что он оканчивается полем. И сейчас мне не показалось необычным подобное обстоятельство, поскольку женщина вполне могла жить в уединенном доме, а это было весьма удобно. Так, мы пошли дальше и еще шагов через сто я увидел, что нахожусь около пролома в стене. Женщина прошла в него, а я – следом за ней. Только теперь, в кромешной темноте, мне удалось осознать, что впереди возвышаются стены аббатства Сен-Дени. Церковь и громадная колокольня едва освещались слабым светом костра, около которого грелся кладбищенский сторож.

Я долго искал женщину, за которой шел, но ее нигде не было. Она исчезла, как сквозь землю провалилась, а я стоял на кладбище.

Следовало как можно скорее возвратиться на улицу, и я хотел было вернуться через тот же пролом в стене, но, стоило мне обернуться к нему, как я понял, что кто-то загораживает его, и этот кто-то поразительно напоминает Генриха IV. Мне это не померещилось, потому что едва я сделал шаг к пролому, как привидение угрожающе поднялось и двинулось в мою сторону. Я начал пятиться назад и неожиданно, оступившись, провалился в яму. Господи боже, там были все короли – живые! – и предки, и потомки Генриха IV! Они дружно подняли к темному небу свои королевские скипетры и жезлы правосудия, воскликнув при этом: «Не будет прощения святотатцу!».

И эти ужасные короли по очереди прикасались ко мне скипетрами и жезлами. Клянусь вам, доктор, они были тяжелее, чем свинец, и к тому же обжигали так, будто были раскалены в пламени. От этого мои кости ломались с ужасным