было сделано, но беспокойство на душе у губернатора не только не ослабевало, но и с каждым днём усиливалось.

После появления сообщений о зверствах боксёров Константин Николаевич приказал, прежде чем публиковать новости, показывать телеграммы ему, ибо понимал, что журналисты склонны перевирать и преувеличивать опасности, а для распространения нежелательных слухов много ли надо, они и так в переизбытке. Однако информация о «Варфоломеевской ночи» в Пекине оказалась правдой и ввергла его в столь глубокое уныние, что он заперся в кабинете и за вечер осушил бутылку коньяка «Курвуазье», чего не случалось со времён службы в Малороссийском полку. Вместе с коньяком к унынию добавилось предчувствие надвигающейся катастрофы от известий о разрушении боксёрами железнодорожных путей, построек и эвакуации русских из зоны отчуждения КВЖД. Появились мысли об опасности, нависающей над всей Амурской областью: губернатор, разумеется, знал, что Китай считает Приамурье оккупированным Россией и только ждёт удобного случая, чтобы вернуть свои земли под крыло Поднебесной. А тут такой подарок судьбы – восстание народа! Да не просто восстание против власти – неважно, местной или центральной, – а против иностранного засилья, что пахнет народной войной. Как это было в России, когда поляки захватили Кремль и хотели посадить царём своего королевича. Мечтали восстановить Великую Речь Посполитую, Россию подмять под себя. Насмотрелся он на этих поляков, будучи начальником штаба Брест-Литовской крепости. Слабы, чтобы Россией командовать: гонору много, а ума – увы!

Генерал пил рюмку за рюмкой и не чувствовал градуса изысканного напитка. Может быть оттого, что вкупе с губернаторской озабоченностью навалилась самая что ни на есть обывательская тоска по детям, по жене, по её ласковой внимательности к его государственным делам, а главное – к его мужскому настроению. Семью он еще в мае, как только появились тревожные новости из Китая, отправил в Петербург и теперь вечерами маялся от одиночества. Ему всё время казалось, что стоит чуть громче позвать: «Ленуся, подойди на минутку», – и жена тут же вплывёт в кабинет в своём любимом шёлковом халате, расшитом райскими птицами, полновато-уютная и бесконечно желанная даже в его пятьдесят пять лет.

Однако дом по вечерам был пуст. Если, конечно, не считать дежурного на телеграфе офицера и прислуги – кухарки Агафьи и камердинера Чжана. Агафья и Чжан – славные люди, но что толку от их славности, когда сердце изнывает от тоски? И вот ведь интересно: прежние разлуки с семьёй – а их было немало по служебным необходимостям – никогда не вызывали ничего подобного. И Лена, уезжая, так странно посмотрела, будто в последний раз. Он тогда не придал значения её взгляду, а сейчас, вызванный в памяти, тот словно пронзил его насквозь.

Нет, хватит! Этот коньяк, вместо того чтобы успокоить, разбередил душу.

27 июня пришёл по телеграфу шифрованный приказ генерал-губернатора Гродекова об отправке к устью Сунгари войск, скопившихся в Благовещенске в результате мобилизации. Он вызвал у Константина Николаевича двоякое чувство.

С одной стороны – облегчение: наконец-то город избавится от огромной нагрузки – не только продовольственной, но и психологической, поскольку праздношатающиеся по городу толпы людей, хоть и безоружных, но тем не менее военных, напрягали полицию, предпринимателей, купцов и просто обывателей. Они ежедневно, если не сказать ежечасно, устраивали драки с работающими во многих домах, мастерских, магазинах, лавках, трактирах и тому подобных заведениях маньчжурами и китайцами. Били без различия – все были на одно лицо, и оно было лицом врага.

С другой – тревога: вставал вопрос о безопасности самого Благовещенска. Да, конечно, КВЖД от города далеко, Пекин с его боксёрскими ужасами ещё дальше, китайцы на своём берегу ведут себя спокойно, казачьи разъезды между пограничными постами вдоль Амура курсируют постоянно, охрана телеграфной линии обеспечена, но в то же время в городе множатся слухи о скрытном передвижении солдат в лесах за Айгуном и Сахаляном, и если это правда, то вполне можно ожидать нападения, и тогда после отправки войск какими силами прикажете защищаться? Не случайно многие жители уезжали из города – кто на прииски, кто на дачи, а кто и в Россию, то бишь подальше за Урал, поближе к столицам. Вполне можно сказать: побежали. Добавляли тревоги сведения о том, что китайские купцы закрывают свою торговлю и забирают деньги из банков, причём не бумажками, а золотом. Правда депутация китайских торговцев приходила с просьбой о защите, причём не совсем понятно – от кого? От русских или от повстанцев? Что касается русских, губернатор заявил, что их никто не тронет, но был ли он сам в этом достаточно уверен – тоже большой вопрос. Что же касается повстанцев, то в городе останутся всего две роты стрелков и одна батарея – это разве защита?!

Тем не менее, 29 июня город провожал отбывающие войска. Насколько возможно торжественно.

У пристани близ военных складов были пришвартованы пароходы и баржи, на них грузили пушки, военное снаряжение, лошадей, фураж, продовольствие…

Воинские части построились на площади перед канцелярией военного губернатора. Константин Николаевич в парадном мундире при всех орденах собирался как главнокомандующий пройти в сопровождении офицеров штаба вдоль строя, произнести напутственные слова, пожелать воинам бодрости и успехов в ратном деле, однако висок остро уколола мысль, что они, эти воины, молодые здоровые парни, сейчас уйдут в неизвестность и, может быть, не вернутся, или вернутся калеками, он ощутил внезапную слабость в ногах и приказал привести лошадь. Верхом на ней объехал все части, каждой отдал честь и произнёс полагающиеся при этом слова. Чувствовал, что нужны другие, тёплые, сердечные, но не мог их найти, оттого был собой недоволен и говорил сухо и официально.

Далее состоялся молебен с пожеланием многая лета царствующему дому и окроплением святой водой воинских знамён.

Трижды прокричали «ура». Войска двинулись на пароходы и баржи.

Военный оркестр играл марши и военные песни.

Всего отправлялись 17 судов: 5 пароходов с одиннадцатью баржами, из которых одна была загружена скотом и провизией, и один пароход, «Ханка» без баржи, был с разведывательным отрядом.

Как только заработали колёса первого из каравана парохода «Павел», оркестр смолк, а в толпе горожан, облепивших берег, раздались крики «ура», подхваченные отбывающими. Крики эти сопровождали отход от пристани каждого судна, но губернатор всем существом своим ощутил, что происходит что-то не так.

В толпе на берегу не ощущалось привычного патриотического ажиотажа – поначалу он был, но постепенно словно улетучился, угрюмая подавленность невидимым облаком окутала берег и людей. Оттого и «ура» звучало иначе. Хотя русские обычно презрительно отзывались о воинской доблести китайцев, считая их народом трусливым, но