война есть война, словить смертельную пулю на ней легче лёгкого. И губернатор, пребывая в сочувственной воинам тревожности, явственно ощутил единение с народом.

На китайском берегу также собрались жители Сахаляна и тоже что-то кричали и махали руками – может быть, приветствовали, а может, и проклинали. Скорее всего, последнее, потому что, когда группа конных казаков, провожавшая караван, вдруг свернула к воде, китайцы бросились врассыпную, и берег мигом опустел. Решили, наверное, что начинается форсирование Амура.

Командующий войсками верхом вернулся к своему дому, обогнав первый в караване пароход, сдал лошадь вестовому и встал на берегу, отдавая честь проходящим судам. Возможно, это выглядело излишне пафосно – такая мысль односекундно промелькнула в голове седого генерала, – однако ему очень хотелось поддержать уходящих в неизвестность, а ничем другим он выразить свои чувства не мог. И это нашло мгновенное понимание и отклик в сердцах покидающих родной берег. Солдаты без команды, сами, выстраивались вдоль бортов и одни дружно, другие нестройно кричали «ура» генерал-лейтенанту. Офицеры вытягивались в струнку и бросали руку к козырькам походных фуражек.

С военной точки зрения никуда эта отправка войск не годится, думал командующий. На глазах у китайцев – что на их берегу, что у работающих в городе, – среди которых наверняка полным-полно агентов. Войска должны уходить скрытно, а как эту скрытность обеспечить, если путь лишь один – по реке? По ней летом и днём-то ходить опасно из-за мелей, а ночью – тем паче. Так что волей-неволей всё на виду. И китайцы не дураки, прекрасно понимают, что остающихся войск катастрофически мало для защиты города и области. А вырастет ли из этого понимания заманчивое желание напасть и безнаказанно пограбить – зависит от того, что в человеке возьмёт верх – плохое или хорошее. Нет народов плохих, как и нет хороших – в любом есть разные люди. Другое дело, когда из человека, слывшего добрым и честным, вдруг по неизвестной (а может, известной – когда как) причине вылезает наружу что-то чудовищное. (Говорят «звериное», но не стоит зверей обижать, они свою природу не скрывают.) Вот китайцы – всегда мирные и смирные, услужливые, работящие, не люди, а золото, и вдруг!.. Деревянной пилой распилили пополам живого человека… как его?.. Сюй Цзинчена, китайского сопредседателя правления КВЖД! Это как понимать, что думать о народе?!

Краем глаза Константин Николаевич видел, что кто-то стоит справа от него и чуть позади и тоже отдаёт честь каравану. Кто-то большой и грузный в казачьей форме. Однако поворачиваться не стал, не хотел отвлекаться на мелочи и обернулся лишь тогда, когда последняя баржа миновала его.

Рыжебородый казак с подъесаульскими погонами был староват и казался знакомым. Он, конечно, давно отслужил, но – вспомнилось генералу – был членом совета старейшин, и они несколько раз встречались в Правлении Амурского казачьего войска. Ну да, отец Фёдора Саяпина! Он же был хорошо знаком с самим Муравьёвым-Амурским! А звать, кажется, Кузьмой…

Подъесаул и генерал откозыряли друг другу.

– Как поживаете, Кузьма… – генерал споткнулся. – Простите, запамятовал отчество?

– Потапович, ваше превосходительство. Да зовите просто Кузьмой. Мы привычные. И живём ладно, не вихаемся. Дюж живём.

– Дюжо – это хорошо, – задумчиво сказал Грибский, всматриваясь в тёмное, с рублеными морщинами, лицо в рыжем, практически без седины, обрамлении бороды.

Эк его забусило, думал Кузьма, в свою очередь оценивая размах белоснежной бороды наказного атамана Амурского войска. Небось многонько битья вынес генерал…

– А пойдёмте ко мне, – предложил вдруг Константин Николаевич. – Посидим по-мужски, беды-радости вспомянем, коньячку выпьем… Один я, Кузьма Потапович, как перст, один, поговорить не с кем.

– А можа, к нам? – не остался в долгу Кузьма. – В самый раз банька поспела. Сёдни за-ради проводин истопили. Попаримся, гамырки хлопнем, закусим чем бог послал. Коньячок вы кажный день вкушаете, а вот гамырки под малосольный огурчик, верно, не доводилось. А?

Генералу мучительно, до ломоты в спине, захотелось попариться и хлопнуть этой самой неизвестной гамырки. А уж закусить по-казацки – тем паче. Но…

Он прикрыл глаза, борясь с искушением, а Кузьма уже завёлся и отступать был не намерен.

– Айдате, айдате! – он ухватил губернатора под локоток и повлёк по сумеречной улице, приговаривая: – Войско проводили, боксёры боёванные далече, свои китайцы покудова не гимизят – когда ещё будет времечко побарничать, даже Бог не знает.

– Стоп! – спохватился Константин Николаевич. – Зайдём в дом. Для баньки надо бельё взять, полотенце, да и распоряжение дежурному офицеру оставить.

Зашли. В левой части дома, в двух комнатах, располагалась личная канцелярия военного губернатора. Сюда были подведены телеграф и телефон, ночью сидел дежурный офицер, а днём ещё и вестовой. В соседней комнате находилась кухня, а подальше – жилые клетушки горничной и камердинера.

При появлении хозяина дежурный подхорунжий вскочил и доложил:

– Ваше превосходительство, новостей нет, телеграмм и телефонограмм нет.

– Ну и хорошо, что нет, – махнул рукой генерал. – Меня пригласил Кузьма Потапович Саяпин, так что, если будет что-нибудь срочное, известишь. Знаешь, где он живёт?

– Так точно, ваше превосходительство! Кто ж не знает, где живут Саяпины.

– Ладно, ладно. Агафья дома?

– Так точно. У себя…

Не дослушав, генерал позвал:

– Агафья!

Хлопнула дверь. Из тёмной глубины коридора выплыла статная черноволосая красавица в белом переднике:

– Чего изволите, Константин Николаевич?

– Собери мне для баньки бельё и полотенце. Париться пойду, вот, к подъесаулу Саяпину.

Агафья зыркнула глазом на Кузьму, скромно стоявшего в сторонке, и ушла, а в коридоре снова хлопнула дверь, и появился пожилой китаец, ещё издалека начавший кланяться.

– Чего тебе, Чжан? – устало спросил генерал.

– Отпусти меня, хозяин. Чжану домой надо: жена и дети болеют.

– Боишься?

– Боюсь. Война будет, китайцев резать будут.

– Никто никого резать не будет. Вас закон защищает. И войны не будет. Столько лет жили в мире и согласии, и вдруг – война! С чего бы?! Это ваш ихэтуань, то бишь Большой кулак, бузит, но ему скоро дадут по шапке. Так что спи спокойно, Чжан.

– Напрасно не веришь Чжану. Чжан сон видел: два петуха дерутся – жёлтый и белый. Крови много! Это – война!

– Это всего лишь сон, дружок. Всего лишь сон. Войны не будет!

20

30 июня в Благовещенске было тихо и спокойно. Единственное, что докучало, – жара. Дождя не случалось вторую неделю, зелень начала жухнуть, листья на деревьях кукожились. Черёмухи были плотно окутаны паутиной. По деревянным мосткам ползали жирные гусеницы.

Люди прятались по домам, окна прикрывали ставнями – сохраняли ночную прохладу (спали-то при настежь открытых).

Улицы пустовали, а на пристани вокруг дебаркадера кишела толпа: китайцы,