ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Врангеля неожиданно вызвал к себе в ставку Деникин, и Ксения загрустила, ощутив неуемную потребность излить свою душу Анфисе. Отужинав, она зазвала ее к себе и уговорила остаться ночевать в светелке.

— Боюсь я одна, Анфиса, — обнимая подругу за плечи, растроганно сказала Ксения. — Ночами не сплю. Кошмары снятся. То в пропасть лечу, то гонятся за мной красные. Крикнуть хочу, на помощь позвать, а голоса нет. Ложись со мной.

Анфису внутренне передернуло. Уж очень ей не хотелось ложиться в ту самую постель, в которой проводил ночи вместе с Ксенией Врангель. Но Ксения не отстала, пока не добилась своего.

«Ладно уж, — подумала Анфиса, — будет подходящий случай поговорить с ней». А говорить было о чем. Не далее как вчера связной от Ильи Шафрана передал ей задание: во что бы то ни стало задержать бронепоезд хотя бы на два часа, чтобы он не смог оказать огневой поддержки казачьим частям, засевшим в станице. И совет, как лучше это сделать.

Постель, на которой возлежала Ксения, была роскошной. Пышно взбитая перина, шелковые пододеяльники, огромные, отборного лебяжьего пуха подушки, белоснежные, накрахмаленные до холодного хруста простыни — все располагало к неге, вызывало чувство блаженства.

Анфиса быстро разделась, пригасила ночник и, как в пропасть, упала на пуховую подушку. Ксения тотчас, как это делают маленькие дети, боязливо прижалась к ней, и Анфиса ощутила на своей щеке ее горячее, возбужденное дыхание.

— Спасибо тебе, Анфисушка, — замурлыкала Ксения, — теперь мне вовсе не страшно. Хоть одну ночку посплю спокойно.

— Да чего ты пужаешься? — удивилась Анфиса. — У дверей часовой стоит.

— А все равно страшно, — жалобно пролепетала Ксения. — А вот с тобой — ничуточки. В тебе есть что-то такое, что располагает. Ты такая сильная, надежная...

— Боягузка я, — возразила Анфиса, с неприязнью чувствуя на своих плечах холодные нервные пальцы Ксении. — Дюже боюсь. Почище тебя.

— Нет, нет! — запротестовала Ксения. — А какие у тебя, милочка, прелестные формы, какая ты вся упругая, тебя даже не ущипнешь. По сравнению с тобой я просто малявка. И что во мне привлекательного нашел Петр Николаевич, ума не приложу!

— Не бреши, Ксюша, — горячо возразила Анфиса, — не гневи бога. Красивая ты, аж глазам больно. И фигурка точеная, мужики в этом деле толк знают. Куда мне, простой бабе, до тебя!

— Скушно мне стало жить, Анфисушка. Петр Николаевич часто в отъезде...

На высокие окна купеческого дома, в котором жила Ксения, тяжелым плотным пологом навалилась черная ночь. Где-то за печкой без умолку трещал сверчок. Во дворе лениво побрехивала собака. На окраине города, как удары пастушьего кнута, сухо щелкали выстрелы. Женщины боязливо прислушивались.

— А хочешь, Ксюша, развеем мы твою скуку? — загадочно, стараясь разжечь у Ксении любопытство, спросила Анфиса, воспользовавшись тем, что Ксения на время приумолкла.

— Нет, это невозможно, — разочарованно отозвалась Ксения.

— А вот и возможно, — уверенно возразила Анфиса. — Что мы с тобой видим в жизни хорошего? Кругом смерть, кругом кровушка льется. Сгинем мы с тобой в одночасье. Пропадет ни за понюх табаку наша цветущая молодость, и не помянет никто. Да еще у тебя хоть Петр Николаевич есть, а я одна как перст. Если бы не ты — давно бы на тот свет унеслась. Пора уж нам повеселиться; что у нас, на это правов нет, не заслужили?

— А как? — изнывая от нетерпения, поторопила ее Ксения.

— А вот послухай, — уже твердо, как о чем-то, не подлежащем сомнению, сказала Анфиса. — Погодка нынче дюже справная, на фронте вроде бы поутихло. Твоего милого нет. Вот и давай сами похозяйнуем. Однова на свете живем! Потешим себя вволюшку.

— Да не томи, раскрывай свои карты.

— Погоди трошки, не погоняй. Дай слово, что будешь согласная.

— Ну, разумеется, не откажусь, впрочем, если ты предложишь что-то укладывающееся в рамки возможного и благоразумного.

— Укладается, дюже укладается. Послухай меня. Ты же знаешь, я тутошняя. Мне Кубань — матерь родная. Я здесь каждый кустик знаю, каждый камушек под моей ногой хрустел. Такое есть местечко — голова кругом пойдет!

— Природа меня мало волнует, — зевнула Ксения.

— А ежели на той природе, которая тебя не волнует, — скатерка, а на ней вина крымские да закуска кубанская? А вокруг той скатерки — офицерики молоденькие? Да музыка играет, солнышко светит, а потом и месяц ясный взойдет, тогда как?

— О, это уже представляет интерес, — оживилась Ксения. — Но как же всему этому дать практический ход?

— А дюже просто, — уверенно сказала Анфиса. — Ты знаешь капитана Никандрова?

— Этого несносного усача-таракана?

— Зато какой сильный мужик! И дюже охоч до баб.

— Нет, Анфиса, даже и говорить на эту тему не хочу.

— Ну, тогда... Не знаю, кого тебе и предложить. Может, поручика Иванникова?

— Размазня и недотепа.

— Вот беда с тобой! Погоди, погоди, а ежели полковника Чаликова?

— Командира бронепоезда?

— Ну да. Ты его знаешь?

— Еще бы не знать. Только он не в моем вкусе. Кривоногий, лысый, да еще и прихрамывает. Пытался объясняться в любви, но, узнав о моих отношениях с Петром Николаевичем, счел благоразумным ретироваться.

— Да бог с ним, с Чаликовым! — не сдавалась Анфиса. — Эка беда, что он кривоногий! Он же кавалерист, а у них ноги завсегда такие. Я как на него гляну — меня аж в дрожь кидает. Всем мужчинам мужчина! У него не кровь — кипяток!

— Да, действительно, когда он на меня смотрит — глаза горят.

— Вот видишь! А какие у него офицерики! Один другого красивше, как на подбор. И ежели ты Чаликова хоть одним только пальчиком к себе поманишь, он и сам как собачонка прибегит, и щенят своих приведет. Выбирай, кого твоя душенька захочет.

— Но как же все это поумнее сделать? Чтоб до Петра Николаевича, избави господь, не дошло?

— Так если ты согласная, я тебе подсоблю.