– Самого оптимистического. Незабвенный восемьдесят девятый. Посмертное дитя коммуны.

– То есть антиквариат, – уточнил майор. – На месте пана я бы поехал куда-нибудь подальше отсюда. Боснийские дороги не для вашего раритета.

– Ну почему же? Немножко романтики и приключений, стресс в разумных размерах… Женщины это любят. Случай для нас, мужчин, показать себя с выгодной стороны. Представляю, как моя дорогая будет рассказывать подруге: «Передо мной лежала мина величиной с колесо нашего «малюха». Мужики, все как один, попадали в обморок, и мне пришлось…»

– Такие сказочки любят соплюхи, – кисло скривился майор. – Ваша спутница уже вышла из этого возраста.

– Попытка не пытка, майор. Так что с нашим ночлегом? – (Ольшевский сделал вид, что опечалился.) – Ну, что ж, очень жаль… Но войти на минуточку можно? Поздороваться со знакомыми, поговорить…

– Поговорить? – встрепенулся майор. – Не думаю, что у нас остался кто-то из тех, кто знал пана. Ротация, знаете ли…

– Жаль, – вздохнул я, – очень, очень жаль! – Я начал уже засовывать в карман бумажник с документами и тут словно бы спохватился: – Ах да! Чуть не забыл!.. Могу я на секундочку зайти, мне нужно сказать пару слов вон тому капралу… – Я показал бумажником на стоявшего у бронетранспортера парня в шлемофоне.

– Сташуцкому? – удивился майор. – Но он же тут новенький.

– Я ему обязан. Он помог нам.

– Что, не нашли бы дорогу сами? – криво усмехнулся Ольшевский.

– Не в этом дело, майор. Если б не ваши ребята, у нас были бы проблемы с местной полицией. Вы знаете сержанта Недича?

– Высокий такой, с усами? А чем вы ему не угодили? Плевали на могилы, когда проезжали через кладбище?

– А нельзя было?

– Там лежит его брат. Видели безымянные кресты? Под ними никого нет, эти кресты символические, родственники забрали покойников. А брат Недича лежит там, где погиб. Его убили на перевале. Вредный мужик этот Недич и все делает по-своему…

– Я вижу, вы тут все знаете.

– Такая работа. – Майор, которому явно пришлась по душе моя нехитрая лесть, небрежно махнул рукой. – Ну ладно, капитан, только не надолго. Наш старик не любит, когда по расположению ходят посторонние.

– До Сташуцкого и обратно, – заверил я.

Махнув Йованке рукой, я поднырнул под шлагбаум и направился к бронемашине стремительным шагом человека, не намеренного злоупотреблять чужим гостеприимством.

Лагерь полбата был пуст. У казармы топтался одинокий дневальный с метлой в руках. Еще один «сачок» курил у контейнера санчасти. И далеко-далеко, в самом конце центральной аллеи, маячила стройная фигурка в мини-юбке и легкой оранжевой блузке с широкими рукавами. Что бы там ни говорили мне потом, не заметить приближавшуюся ко мне девушку было попросту невозможно. Ее золотистые волосы были схвачены голубой лентой, большие металлические клипсы в ушах сверкали на солнце.

О господи!.. Двадцать лет, двадцать дюймов в талии, двадцатимиллимитровые – если не больше! – ресницы… И так далее, и тому подобное, холера! Моя полуреальная-полупригрезившаяся мне Супердвадцатка! Я уже знал, кто она такая и на что способна… Ноги сами вросли у меня в землю при виде дивного видения. Остановилась и Златовласка. Остановился и сопровождавший ее самец в мундире с сержантскими знаками различия. Я сразу узнал его. Это был взводный Жанец, правда чуточку похорошевший с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз. Потому что он сбрил наконец свои идиотские бакенбарды.

Замешательство длилось недолго. Очаровательно улыбнувшись, краковская журналисточка пошла мне навстречу с фацией звезды подиума. Иногда бывает проще пойти навстречу друг другу, чем подыскать нужные для начала разговора слова.

– Неужели это вы, пан Малкош? – Щеки Супердвадцатки украсились нежным румянцем. – Что за встреча!

– Вот именно! – согласился я. – О-о!.. Кого я вижу! И вы уже сержант, Жанец! Поздравляю с повышением в звании! Так держать!

– Как пан попал сюда? – Глаза у бравого сержанта испуганно метались.

– Старые связи, покровительство начальства, – небрежно пояснил я. – А вы до сих пор здесь? Насколько мне помнится, вам очень не нравилась Босния.

– Деньги, – мрачно пояснил сержант Жанец. – За зелененькие и черта полюбишь. А вот вам тут нельзя показываться. Полковник кому-то ноги из задницы выдерет. – И он неожиданно ушел, оставив меня наедине с пани Доротой Ковалек, что ввергло ее в легкую панику, правда не надолго. Уже через мгновение журналистка слепила меня улыбкой.

– Вы знакомы с паном сержантом?

– Да с чего вы взяли?

– Но вы же поздоровались с ним.

– У нас, у военных, так принято. Каждый встреченный нами мужчина – потенциальный собутыльник. Думаете, куда побежал сержант?… Правильно, за бутылкой!

Журналисточка покраснела. Не всем блондинкам это к лицу, но Дорота Ковалек стала еще симпатичней.

– Я знаю, вы шутите. Обиделись на меня за статью?

– А должен был обидеться?

– Я в общем-то обязана была прислать вам верстку на вычитку… Но вы же сами раза три сказали мне, чтобы я не стеснялась. И что все вами сказанное чистая правда, а правды нельзя стыдиться…

– И вас не мучают угрызения совести? – Свой вопрос я смягчил улыбкой.

Она мотнула клипсами.

– Статья, конечно, наделала шума, но я ведь ничего не выдумала. Ну почти ничего. Да и никакие это не выдумки, просто мы с вами по-разному смотрим на жизнь.

– Кто это «мы»?

– Мы – мужчины и женщины, – пояснила милая девушка. – Когда один мужчина напишет о другом мужчине, что он, тот другой, взял и расплакался – это оскорбление. А женщина – она сочувствует плачущему, пытается понять его, помочь ему. Вот как я вам. И поверьте, я искренне, без всяких задних мыслей. Правда.

– А я что, плакал?!

– Ну, это… пытались.

– И поэтому вы мне захотели помочь?

– А разве плохо? Разве предосудительно писать о том, у кого жизнь не сложилась, привлекать к нему всеобщее сочувствие, бить во все колокола…

– Нет, я все-таки должен прочитать вашу статейку, – выдавил я из себя после продолжительной паузы. – Кстати, у вас нет ее с собой?

Брови у Супердвадцатки полезли на лоб.

– А вы что, вы и не читали?!

– А вы что, вы написали, что я плакался у вас на груди?! Скажите спасибо, что я сравнительно смирный мужчина. На моем месте другой придушил бы вас…

– Минуточку-минуточку! А разве я писала, что вы плачете? Я написала, что вы пытались заплакать после третьей рюмки…

– Я пил один?

– Ну почему же! Мы пили вместе.

Я с облегчением выдохнул: