Нэнси вошла тихо, словно материализовавшись из ничего. Она была одета для поездки в Чиппенхем: юбка по щиколотку и куртка. Каблуки ступали по ковру совершенно беззвучно. Она стояла, упершись рукой в бедро, и на ее лице застыло возмущенное выражение. Ирен почувствовала себя ребенком, пойманным за ковырянием в носу. Или еще того хуже. Осуждение Нэнси казалось тяжелей мельничного жернова. Ирен вздохнула.

– Могу я получить письмо от друга, не подвергаясь за это критике? Меня что, всегда нужно осуждать? – проговорила она, смиряясь с тем, что ее голос дрожал.

Нэнси вздернула бровь:

– Мы, знаете ли, не вчера родились, моя дорогая. Если бы это было просто письмо от друга, поверьте, никто бы вас не осудил. Но насколько я понимаю, у вас осталось мало друзей. Я привыкла судить о людях по тому, насколько давние у них друзья. Это подразумевает постоянство характера, вам так не кажется?

– Наверное, хорошо быть безупречным в этом отношении, Нэнси.

– Да, верно.

В голосе Нэнси, как всегда суровом, прозвучали нотки, свидетельствующие, что она довольна ответом, отчего Ирен почувствовала себя еще более несчастной. Еще более обозленной.

– Возможно, этого легче достичь, когда человек не испытывает ни к кому больших чувств. Почему вы присвоили себе право… относиться ко мне с таким презрением, Нэнси? – пробормотала Ирен, с трудом выдавливая из себя слова, которые она произнесла почти шепотом, сама их пугаясь и зная, что сказанного не воротить.

Нэнси на минуту поджала губы, словно в ней происходила та же внутренняя борьба, и молча поглядела на Ирен. Но когда она заговорила, в ее голосе не прозвучало никаких сомнений.

– Потому что, насколько я могу судить, вы этого полностью заслуживаете, Ирен. – В наступившей тишине было слышно, как тикают каминные часы, а лошадь в конюшне бьет копытом в дверь стойла. – Мой племянник один из лучших людей, когда-либо встречавшихся на вашем пути. Другого такого вы не найдете. Трудно понять, как он сумел вырасти таким добрым и любящим с моим воспитанием, но это ему удалось. И одному Богу известно, каким образом он прошел через всю войну, не сломавшись при этом. Поверьте, он заслуживает гораздо лучшей жены, чем бойкая девчонка, голодающая, чтобы лучше выглядеть в модных платьях, выскочившая за него замуж, чтобы замять скандал, устроенный ею же самой, и не имеющая ни малейшего представления о том, как себя вести.

Ошеломленная, Ирен молча стояла с письмом Фина в руках. В глазах Нэнси зажегся огонек, свидетельствующий о понимании того, как далеко она зашла. У кого-то другого он мог бы стать семенем, из которого, возможно, выросло бы раскаяние. Но душа Нэнси являла собой слишком каменистую почву.

– Понятно, – произнесла Ирен, сильно потрясенная, чтобы добавить еще что-то.

– Мы, Хадли, служим для всех образцом, как я уже говорила вам раньше. Доброе имя этой семьи священно, и будь я проклята, если позволю вам выставить нас посмешищем. Знайте, если бы мать Алистера была жива, вы бы все еще сидели под домашним арестом в Лондоне. Табита была ревностной католичкой, и вы не прошли бы ее отбор. Возможно, она чересчур боготворила папу, что мне никогда не нравилось, но на некоторые вещи мы с ней смотрели одинаково. Почему, как вы думаете, Алистер женился на вас в такой спешке?

– Потому что он… любит меня.

– Может, и любит, глупыш. Но он также знал, что я в состоянии положить конец его затее. Некогда мне уже довелось расстроить одну его неуместную помолвку, и с этой было бы то же самое. Я всегда делала здесь то, что требовалось, даже когда другие этого не замечали. Для семьи Хадли было бы гораздо лучше, если бы у меня было право голоса касательно вашего… союза. Но вот, вы здесь появились… – Она слегка вздохнула, втянув воздух через ноздри. – Знайте, Ирен, что я не шучу. Вы теперь замужем за Алистером, так что я советую вам сделать правильные выводы. – Она бросила взгляд на письмо, и ее глаза сверкнули. – Я просто не допущу, чтобы вы ставили моего племянника в неудобное положение. Кроме того, только идиотка будет цепляться за… обломки кораблекрушения, когда совсем рядом проплывает большая спасательная шлюпка.

Дверь захлопнулась за спиной Нэнси, и Ирен опустилась в кресло, стоящее у стола. Сердце у нее стучало, и ей потребовалось много времени, чтобы хоть как-то успокоиться. Она задавалась вопросом, как сможет дальше жить под одной крышей с Нэнси, как сумеет справиться с этой женщиной, если та станет ежедневно озвучивать все самое плохое, что Ирен сама о себе думает. Зажатый в руке конверт письма Фина стал влажным. Ирен открыла его, охваченная безумной надеждой: что бы он ни написал, это сумеет каким-то образом ее спасти, и сегодняшнее послание снова заставит почувствовать совершенную правоту желания быть с ним. Правоту, которая способна заполнить собой весь мир.

Ирен оставалась за столом долго. В какой-то момент она осознала, что остатки завтрака унесли, хотя не заметила, как это произошло. Солнце за окном, похоже, насмехалось над ней, как и все, что ее окружало. Впервые за несколько недель она пожалела, что рядом нет матери, несмотря на то что та, хоть и пришла на свадьбу Ирен и Алистера, все еще не простила беспутную дочь. Снова осуждение. Еще больше бичеваний. Она сидела не двигаясь и понимала, что тонет, – холодные воды отчаяния смыкались над ее головой. Последняя искорка надежды, что любовь каким-то образом ее спасет, наконец погасла. Возможно, так будет лучше, но сейчас ей в это не верилось. За окном проехала Пудинг Картрайт на Робине, лошади, предназначавшейся для Ирен. Девушка выглядела на ней слишком большой. Казалось, Пудинг вот-вот раздавит ее, и эта мысль, такая абсурдная, представилась Ирен столь же горькой, как все остальные. Она спрашивала себя, где та спасательная шлюпка, о которой упомянула Нэнси? Может, она слепа или не способна ее увидеть? В голову Ирен пришла мысль, что долго ей так не протянуть. Долго ей так не протянуть.

К обеду вернулся Алистер и нашел ее в кабинете. Ирен не помнила, как прошла туда, но, когда он появился за спиной и вывел ее из оцепенения, она обнаружила себя сидящей за пишущей машинкой, в которую был вставлен чистый лист бумаги. Рядом на столе, на видном месте, лежало развернутое письмо Фина. Ирен не знала, собиралась ли что-нибудь напечатать, и когда поняла, что Алистер не мог не увидеть письмо, ее сердце екнуло, но было слишком поздно, чтобы его спрятать. Она даже не решилась взглянуть на мужа.