– Вот как, – сказала Ирен, и Пудинг почувствовала, что в глазах Ирен выглядит скучнейшей провинциалкой. Девушка разрывалась между стремлением защитить свой маленький уголок Англии и желанием назвать все те многочисленные места, которые хотела бы посетить. – Вообще-то, я планировала нанести визит твоей матери. Мне… следовало сделать это раньше, – добавила Ирен. – Я могла бы обмолвиться, что поездка в Лондон для молодой девушки будет полезна. Ты не против? Не беспокойся, я намекну очень тонко.

– Ну… – произнесла Пудинг с упавшим сердцем. Было ясно, что никто не обрисовал Ирен характер болезни Луизы Картрайт. Девушка поискала подходящие слова, но вскоре сдалась. – Это очень любезно с вашей стороны, миссис Хадли, – пробормотала она вместо объяснений и, чтобы полностью сменить тему, указала на один из пологих холмов на горизонте. – Вон, видите, Холодный Тамп. Вероятно, это курган, древний могильник, – пояснила она. – А знаете, когда место в здешних краях называют «холодным», это означает, что там живут привидения? Вернее, те, кто его так окрестил, думали, будто они там водятся? Такое название мог дать какой-нибудь кельт или сакс, который, наверное, страсть как боялся всего, что связано со старыми могилами. Ну и костей, конечно. На пути в Чиппенхем есть ферма Холодная Гавань, так люди до сих пор верят, будто там нечисто.

И Пудинг принялась описывать процессию мертвых воинов-призраков со страшными пустыми глазницами, в шлемах и с копьями, которую не раз видели проходящей мимо той фермы в холодные лунные ночи. Она продолжала рассказывать эту историю, хотя совсем не была уверена, слушает ли ее Ирен Хадли и хочет ли вообще знать обо всем этом. Но когда девушка переставала говорить, молчание казалось ей и вовсе невыносимым. Кроме того, трещать без умолку ее заставляло чувство вины за то, что она ничего не сказала о болезни матери и не упомянула о ранении Донни, из-за которых поездки куда-либо стали практически невозможными.

* * *

После урока верховой езды Ирен на негнущихся ногах пошла к дому, испытывая облегчение оттого, что муки остались позади, но потом вынуждена была напомнить себе, что одним разом дело не ограничится. Ей придется садиться на лошадь снова и снова, чтобы овладеть мастерством верховой езды и научиться получать от нее удовольствие. Она попыталась преодолеть внезапную слабость, которую у нее вызвала эта мысль, и остановилась во дворе, чтобы снять перчатки. В одном из окон фермы Ирен заметила какое-то движение и с надеждой подумала, что Нэнси наблюдала за ней и видела ее на лошади. Как раз в этот момент старый конюх, Хилариус, вышел из большого амбара. Первым желанием Ирен было отвернуться, уйти в дом и притвориться, будто во дворе никого не было, но она решила принять вызов судьбы и представиться, – может быть, Нэнси за ней по-прежнему наблюдает.

– Здравствуйте, – сказала она, протягивая Хилариусу ладонь для рукопожатия. – Я Ирен Хадли.

Старик остановился, посмотрел на свою грязную пятерню и, по всей видимости, принял решение проигнорировать жест Ирен. Чувствуя себя глупо, та опустила руку.

– Понятно, – произнес Хилариус.

Ирен не могла угадать его возраст. Макушка у него была лысой, но на затылке еще сохранились пряди седых волос. Цвет его глаз она различить не могла – они были едва видны из-под низко опущенных век. Но она обратила внимание, что его ресницы, хотя и редкие, все еще были черными, как сажа.

– Вы… ухаживаете за рабочими лошадьми, верно? – попыталась она завязать разговор, ощущая себя на грани провала.

Во рту у нее пересохло. Что-то трепетное и странное закралось ей в душу, мешая думать и фокусировать взгляд. Она быстро замигала, и каждый раз, когда ее веки опускались, тень, казалось, смыкалась вокруг старика, отступая, когда она пыталась вглядеться в него получше. Солнце стояло высоко в небе, и собственная тень Ирен была короткой, жалась к ногам. Но тень старика почему-то казалась огромной. Гораздо большей, чем он сам, и непостижимо длинной. Он наблюдал за Ирен с каким-то особенным блеском в глазах, и она поймала себя на том, что пятится назад.

– Так и есть, – проговорил он, но Ирен его насилу расслышала.

– Простите, – пробормотала она, не желая смотреть ему в глаза или находиться рядом. Ей стало зябко. Казалось, старик излучал холод. – Прошу меня извинить, – прошептала она.

Войдя в дом, Ирен опустилась на ужасно неудобный стул, стоящий в коридоре и предназначенный для того, чтобы на него смотрели, а не сидели на нем. Она глубоко вздохнула и нервно сглотнула.

– Все в порядке? – хладнокровно спросила Нэнси, выходя из гостиной.

– Да. Все в порядке. Спасибо.

Ирен встала, разглаживая перчатки.

– Отлично. Прошу меня извинить.

Нэнси прошла мимо и начала подниматься по лестнице.

– Как там моя женушка? – крикнул Алистер из кухни.

– Алистер! Ты уже вернулся? – обрадовалась Ирен, с облегчением обнаружив, что ей не придется быть в доме наедине с Нэнси.

– Знаю, для обеда немного рановато, но мне не терпелось узнать, как у тебя получается ездить верхом. Ну?

– О, не знаю… Тебе лучше спросить у Пудинг. Но я, по крайней мере, не упала.

– Ну это лишь начало, – засмеялся Алистер. – Тебе понравилось сидеть в седле?

– Думаю, было… неплохо. Я не совсем понимала, чего ожидать. Пудинг очень разговорчива, не так ли? – быстро проговорила Ирен, пытаясь уйти от вопроса, когда она поедет верхом в следующий раз.

– О да.

– И обожает всякую жуть. Из нее прямо прут ужасные истории о жестоких битвах, призраках – все в таком роде.

При этих словах Алистер снова засмеялся:

– Да, ей действительно всегда нравилось все кровавое. Однажды я застал ее с подружкой… кажется, это была маленькая Мэйзи Купер… под живой изгородью – они препарировали крысу. Для этого они принесли из дома по ножу. Им вряд ли тогда было больше восьми или девяти лет.

– Это омерзительно.

– Согласен. Они объявили, что у них урок анатомии, и настаивали на том, что крысу переехала телега, груженная бобами, так что резать ее было вполне гуманно.

Он улыбнулся, увидев на лице Ирен отвращение. Она вспомнила о Хилариусе, и внутренний трепет снова вернулся к ней, хотя и не был таким сильным, как прежде. Она не хотела ничего говорить, но слова вырвались у нее словно сами собой.

– Я только что встретила Хилариуса, конюха.

– Вот как? Он крепок, словно камень, этот старик. Деревенские так его и не приняли. Иногда их может напугать сама мысль о том, что среди них затесался иностранец. Но он хороший малый.

– Понятно, – проговорила Ирен, нимало не удивленная тем, что этот человек не пользуется всеобщей любовью.

Она послала весточку Коре Маккинли, так как Алистеру очень хотелось, чтобы она кому-нибудь написала, а Ирен желала угодить мужу. Кроме того, это было хорошим способом отвлечься от последнего письма Фина и наконец забыть о нем. Ее письмо Коре было довольно туманным. В нем говорилось, что они могли бы вместе посетить Чиппенхем или Бат[60]. Утром после урока верховой езды Кит Гловер принес ответ Коры. Весь лист был усеян буйными завитками, выведенными черными чернилами.