— К-какие стаканы?! — От ее слов я едва не поперхнулась. — Чего городишь?

— Чего городишь? — передразнила меня Елизавета. — Он все видел! А про то, что кто-то твои окна с моими перепутал, вот что скажу тебе: не на том ты пути. Никто ко мне сейчас не ходит, потому как я сейчас со всеми в завязке…

— Что так? — машинально спросила я, на ходу соображая, во что может вылиться то, что наши с Мишкой манипуляции со стаканами не прошли незамеченными.

Быстрым движением опрокинув рюмку с коньяком, который, к слову сказать, был очень хорош, я начала закусывать, почти не чувствуя вкуса изысканного угощения.

Надо сказать, Лизка не поскупилась. Сочные ломти буженины были переложены бело-розовыми кусочками окорока. В двух совершенно одинаковых хрустальных розеточках маленькими горками бугрилась черная и красная икра. Колбасы и сыра я по меньшей мере насчитала сортов шесть. Ну а ваза с фруктами могла удивить даже жителя тропиков…

— Чего притихла? — не укрылось от Лизкиных глаз мое состояние. — Не переживай. Он посмеялся — только и всего. Пусть, говорит, потешится, я за собой знаю, что чист.

— Так и сказал? — икнула я от неожиданности. — Черт! Когда же он с тобой так откровенничал? И зачем?

Вид у соседки стал совсем уж загадочным.

Она откинулась на спинку кресла, закинула нога на ногу и, поигрывая спутанной прядью волос, начала нести какую-то ахинею о влечении полов и сексуальной совместимости. Я поначалу попыталась уловить скрытый смысл во всем этом, но, поняв, что Лизка, приняв коньячку «на старые дрожжи», опять поплыла, перебила ее:

— Елизавета, я все, конечно же, понимаю!

Ты одинокая женщина. Он хозяин ресторана.

И он, конечно, имеет полное право переспать со всем обслуживающим персоналом, но ты не ответила на мой вопрос.

Лизка пронзительно взвизгнула и захохотала. Она так заразительно смеялась, обнажая при этом ровные красивые зубы, что я невольно заулыбалась и сама.

— Анька, ты молодец! — хлопнула она себя по коленкам. — Понимаешь всю актуальность проблемы!

— Лиза! Я тебя прошу. Перестань ржать как полковая лошадь!

Мое изречение вызвало новый приступ хохота.

— Ой, не могу! — Она утерла выступившие слезы и, переведя дыхание, ответила:

— Мы вместе отмечали его день рождения. Во время одного танца он мне все и нашептал…

— Зачем?

— Думаю затем, чтобы я передала тебе…

Много позже, сидя с карандашом и листом бумаги у себя дома за письменным столом, я написала в графе «подозреваемые» две фамилии. Затем, поразмыслив, рядом с фамилией Хлобыстова поставила огромный вопросительный знак…

* * *

История повторялась…

Снова, как и несколько дней назад, я стояла у Мишкиной калитки и наблюдала, как беснуется на веревке привязанная псина. Она то поскуливала, улегшись на передние лапы, то принималась лаять на меня, ощетинив шерсть.

Про скормленные в два предыдущих визита сосиски она и не вспомнила.

— Эй, в чем дело? — осторожно шагнула я в сторону ветхого крыльца. — Ты меня не узнала?

Собака оскалила желтые клыки и выразительно посмотрела на мою сумочку.

— Какое нахальство! — возмутилась я. — Ты вылитая копия своего хозяина!

Сосиска, извлеченная на свет божий, тотчас исчезла в голодной собачьей пасти, и мне было дозволено пройти.

Рванув на себя дверь Мишкиной избушки на курьих ножках, а иначе его жилище назвать было невозможно, я едва удержалась на ногах.

Стойкий запах перегара, смешанный с крепким табачным, шибанул мне в нос, заставив брезгливо поморщиться.

Мишка, как и ожидалось, был в отключке.

Только на этот раз пик размышлений застал его врасплох, не позволив доползти до дивана, и буквально пригвоздил к полу.

— Вот скотина! — в раздражении сплюнула я. — Все деньги просадил!

Удивительное дело, но Мишка зашевелился. Что-то невнятно пробормотав, он начал скрести пальцами по полу и подергивать левой ногой.

— Убить мало! — зашипела я от бессильной злобы.

То ли волна моих эмоций материализовалась и шибанула его по башке, то ли жажда способствовала тому, но мой друг неожиданно поднял голову, разлепил смеженные веки и, широко улыбнувшись, пробормотал:

— А! Анюта! Пива не г?..

— Пи-ива?! — взревела я. — Будет тебе сейчас пиво!

Я выскочила в крохотные сенцы, схватила с лавки два ведра воды — до сих пор удивляюсь, откуда во мне силища такая взялась, — и поочередно выплеснула их на распростертую тушку этого пьяницы.

И что, подумать только, Мишка сделал?!

Он широко улыбнулся и, качнув головой, тихо попросил:

— Как хорошо… Еще, если можно…

Ну как тут не уважишь?..

Схватив ведра, я ринулась к ближайшей колонке и вскоре повторила прописанные мною водные процедуры, сопроводив их гневным окриком:

— А ну, давай, приходи в себя, мерзавец!

— Анюта, — вновь расплылся он в улыбке. — Я-то в норме, это ты что-то не в себе!..

Хулиганишь тут, понимаешь… Кричишь, обливаешься…

— Мы где с тобой договорились встретиться? — прервала я его бессвязный лепет. — Я прождала тебя целый час на этой дурацкой площади, имела неосторожность вновь сунуться в это дурацкое издательство.

— А там сидит эта дурацкая вахтерша, — пьяно захихикал он. — И по-дурацки тебе говорит, что они закрылись два дня назад из-за дурацкого же налогового законодательства.

Так?..

— Так, — буркнула я, поняв, что Мишка все же время даром не терял. — И что же дальше?

— А дальше… — Мой друг соизволил все же приподняться и, отерев мокрое лицо, плаксиво произнес:

— Ну почему после каждого твоего визита я начинаю ненавидеть воду? Что за манеры у тебя, Анна?!

— Да иди ты!.. — не сдержалась я и обессиленно опустилась на краешек дивана.

— Не отчаивайся, подруга моя любезная, правда, со вздорными повадками давно забытых матриархальных времен…

И Мишка принялся философствовать на тему о месте женщины в этой жизни, разводя руками и время от времени отряхивая с волос капли воды. Я его не перебивала. Нужно было дать ему выговориться, чтобы он немного протрезвел.

На все про все у него ушло минут двадцать.

И чего я только за это время не наслушалась! Мало того, что женщины разбивали сердца и растаптывали судьбы, так еще на них лежала ответственность за все кораблекрушения, за авиа— и автокатастрофы, которые происходили и происходят в мире!

— А как же?! — вскинулся Мишка в ответ на мой возмущенный возглас. — А как же?!