Всего месяц минуло со дня обручения Петра II и его невесты, а события без перерыва навились в запутанный клубок. Близилась развязка этих хитросплетений, от ее исхода зависело будущее и людей и державы, еще недавно казавшейся Европе колоссом.

Между тем, пока депутаты ездили туда-сюда, в Москве закипели страсти среди дворянства, прибывшего на свадебные торжества. Все они были недовольны замыслами «верховников». Страшило их, что среди них половину составляли Долгорукие, а их воздействие на нравы проявилось наглядно в последние два года царствования Петра II.

Собирались пока что скрытно, группами вокруг объявившихся предводителей, «обиженных» князей — Черкасского, Трубецкого, Барятинского. На их стороне оказались и «птенцы гнезда Петрова» — Василий Татищев и Феофан Прокопович. Последний вспоминал: «Знатнейшие, сиречь из шляхетства, сноситься и советоваться начали, как бы действительно вопреки верховникам хитрое их строение разрушить и для того по разным домам ночною порою собирались».

Множество великих дел совершил Петр I, но вот в обустройстве семейных дел ему явно не везло. Нескладно сложилась его личная жизнь, не сумел он дать семейного счастья ни своим детям, ни детям своего брата Ивана. Сам назначил двум его дочерям супругов и оба раза неудачно. Так случилось и с Анной.

Нелегко женщине в семнадцать лет, едва успев насладиться прелестями медового месяца, оставаться вдовой до конца своих дней, незавидную жизнь уготовила ей судьба, но и она «изменчива всегда»...

Анна Иоанновна, при всей своей ограниченности ума, ехала в Москву с вполне определенным намерением: любым путем водрузиться на троне. Дворцовые события после кончины Петра I, восшествие на престол его жены Екатерины и Петра II, свидетельницей которых она была, наяву показали, что ныне в России права престолонаследия отстаиваются прежде всего силой военной.

В канун Сретенья герцогиня Курляндская с холмов села Всехсвятского в солнечных бликах увидела купола Успенского собора Кремля. Там, почти сорок лет назад, она впервые увидела свет божий...

На другой день она жаловала батальон гвардейцев-преображенцев и эскадрон кавалергардов, прибывших для ее сопровождения. Выслушав поздравления майора Нейбуша, она многозначительно молвила:

— Усердие и верность преображенцев мне ведомы, надеюсь, и впредь вы будете опорою престола. А вам мое расположение всегда будет. Посему объявляю себя вашим полковником.

«Услышав это, весь отряд бросился перед ней на колени с криками и со слезами радости. Затем она призвала в свои покои отряд кавалергардов, объявила себя начальником этого эскадрона и каждому собственноручно поднесла стакан вина».

Сама герцогиня вина не переносила, в рот не брала, но тут случай был особенный...

Ну, что же, новоявленная самодержица сделала первый шаг в нарушение «Кондиций», присвоив себе звание полковника. Верховный совет отмолчался, и Дмитрий Голицын приехал вручить ей, как императрице, ордена Андрея Первозванного и Александра Невского.

— Государи российские всегда считаются гроссмейстерами сих орденов. Верховный тайный совет весьма благоволит вашему высочеству за подписание «Кондиций» на славу себе и нашему народу, — почтительно произнес Голицын.

— Я соблаговолила подписать пункты, предложенные вами, уверена будучи в неизменном усердии и верности вашей государю и отечеству. Я постараюсь теперь склониться только к тем советам, которые бы показали, что я ищу лишь блага моего отечества и верноподданных моих. Прошу вас помогать мне в том; пусть правосудие будет предметом попечительнейшего внимания вашего и пусть мои подданные не терпят никакого угнетения. — Анна не скрывала антипатий к «Кондициям».

Прощаясь, Анна Иоанновна напомнила, что въедет в Москву только после погребения тела Петра II.

— Иначе конфузия произойдет, торжества нарушатся.

— Сия печальная церемония состоится завтра...

Разговаривая с Голицыным, Анна неприязненно, украдкой поглядывала на стоявших за его спиной «верховников». Ей уже сообщили, что часть из них, канцлер Головкин, тесть арестованного Ягужинского, и «верховник» Остерман, по верным сведениям, только и ждут случая, чтобы занять ее сторону.

«Как не хватает мне сейчас моего верного дружка Эрнста, уж он-то придумает, как разметать этих волков. Надобно немедля снарядить к нему нарочного, пускай без промедления скачет сюда. Плевать я хотела на ихние пункты».

Правда, в Митаве Анна дала слово Василию Долгорукому — ни в коем случае не брать в Москву своего возлюбленного Бирона, но сейчас решалась ее судьба, а кроме него, она никому не доверяла.

В свою очередь и «верховники» лицом к лицу впервые встретились с герцогиней Курляндской, вглядываясь в ее черты, нервозно переглядывались, пытались представить себе свою дальнейшую судьбу. Знали они о ней немногое, но этого было вполне достаточно, чтобы с тревогой смотреть в будущее. «Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений».

На следующий день после похорон Петра II Анна въехала в белокаменную под звуки колокольного звона и раскаты пушечной стрельбы. Расположившись в царских апартаментах, она по совету воспрянувшего Остермана начала принимать посланцев от недовольных дворян.

Одним из первых к ней явился генерал-губернатор Сибири князь Черкасский во главе полутора сотен офицеров. Обласканные Анной, они отправились в Верховный совет и устами бравого генерала Чернышева объявили:

— Мы не можем лучше возблагодарить ее величество за признательную милость к народу, как возвратить ей похищенное у нее, то есть единодержавную власть, которой пользовались все ее предки.

А князь Черкасский добавил громогласно:

— Да здравствует наша самодержавная государыня Анна Иоанновна!

Голицыны и Долгорукие переглянулись.

— Пойдем присоединимся к другим, и да будет так, как предопределено святым провидением, — удручающе, шепотом проговорил Василий Лукич.

Но в присутствии Анны Черкасский неожиданно переменил сказанное:

— Надобно бы собраться генералитету, офицерам и дворянству, обговорить державное устройство и буде общим мнением представить вашему величеству на утверждение.

Смекнула Анна, что затевается спор не в ее пользу, но делать было нечего, надо было тянуть время, как советовал накануне и Остерман, и только что тайно приехавший Эрнст Бирон, тем более сегодня она узнала, что гвардейцы отказались присягать императрице и Верховному совету.

— Мы не желаем, — заявили они в один голос, — чтобы предписывали государыне законы: она должна быть такою же самодержицею, как были ее предки.

Дело решил долго остававшийся в тени, обойденный «верховниками» обиженный третий фельдмаршал, князь Иван Трубецкой. Почти двадцать лет провел он в плену у шведов после поражения у Нарвы, на полях сражения не прославился, но приглянулся Петру II, который и пожаловал его высоким чином.