«— Достигли они широты севернее шестидесяти семи градусов и тем самым, — растягивая слова, читал Мишуков, — изобрели, что подлинно северо-восточной проезд имеется. Таким образом, из Лены, ежели б в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки, а также далее до Япона, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было; а к тому нее он, Беринг, от тамошних жителей известился, Что пред пятьюдесятью и шестьюдесятью летами некое судно из Лены к Камчатке прибыло...»

Кончив читать, Мишуков не без ехидства спросил:

— Что же за некое судно усмотрел Беринг?

— Сказывают, казаки на лодках там еще прошлым веком захаживали.

О своих впечатлениях, флотских новостях Нагаев непринужденно рассказывал на «Шах-Дагае» во время долгих стоянок у берегов, при промерах глубин и астрономических наблюдениях. От него Спиридов узнал, что Чаплина утвердили в мичманском звании, когда экспедиция была в Якутии. Нагаев нашел повод утешить Спиридова:

— Ты-то не горюй. Петя Чаплин одиннадцать кампаний проплавал гардемарином. А тебе что, еще восемнадцать годков без малого. Но Петра капитан-командор отстоял. При пришествии в Петербург настоял произвести его в унтер-лейтенанты. Нынче-то он в Москве, приход-расход экспедиции считает.

Когда Нагаев вспоминал подробности экспедиции Беринга, рядом с ним вырастала фигура подштурмана Федора Минина.

— Пленяют меня неизведанные те края, — признался он Спиридову, — хоть бы глазком повидать Великий океан.

— Поначалу тебе отсюда надо выбраться, — как бы сочувствовал ему Спиридов, — вона Мишуков сколь карабкается, а все не везет.

— Мне-то полегче, — отшучивался Минин, — Захарию-то чин великий потребен, а я и за матроса согласен.

Воспоминания о Мишукове, видимо, икнулись далеко в Петербурге. В один день, когда Волга уже покрылась тонким льдом, в Астрахань приехал капитан 1-го ранга Денис Калмыков и привез указ сменить Мишукова.

В новом капитане порта бывшие гардемарины и мичманы быстро признали своего бывшего наставника по штурманскому делу в Кронштадте, прежнего командира линейного корабля «Святой Михаил».

Ошеломленный Мишуков от неожиданности заметался, торопил Калмыкова принять поскорее дела а под конец на радостях напился так, что «море ему было по колено».

После отъезда Мишукова Каспий, казалось, все меньше волновал чиновников Адмиралтейства. На Балтике же получили указ: «Наикрепчайше подтверждалось Адмиралтейств-коллегии, чтобы корабельный и галерный флоты содержаны были по уставам, регламентам и указам, не ослабевая и уповая на нынешнее благополучное мирное время».

Видимо, эскадрам в Кронштадте и Ревеле, даже при всей их немощи, не хватало молодых офицеров, тех, кто ближе всего стоит к матросам и управляет ими.

Востребованным Адмиралтейством на следующий год среди других стал и гардемарин Григорий Спиридов. Покидал Астрахань он не один. Попутчиком оказался бесшабашный Иван Сухотин.

— Вижу, просолился ты пяток кампаний на Каспии, искоркой царской кормился. В Кронштадте-то и воблой не побалуешься, — шутил унтер-лейтенант, — а зато другого вдосталь, чинами пруд пруди. Глядишь, для тебя должностишку сыщут.

Провожая друга, Федор Минин грустил:

— Повезло тебе, Григорий, вишь, привалила удача.

— Не горюй, Фетка, авось, ежели я везучий, тропку проложу и тебя не позабудут.

— А тебе не засиживаться в гардемаринах желаю, лихолетье, видать, нынче приспевает...

С возвращением императорского двора на берега Невы обрел свою полную силу Сенат, но верховную власть безраздельно взял в свои руки кабинет министров. Номинально первым кабинет-министром считал себя Эрнст Бирон, но на деле главенствовал Андрей Иванович Остерман.

Немалую роль в его карьере сыграл адмирал Корнелий Крюйс, взяв его к себе в секретари. Собственно, Андрей Иванович рискнул тогда отправиться в неведомую для него Россию и потому, что его старший брат уже несколько лет подвизался наставником дочерей вдовой царицы Прасковьи Ивановны. Она тогда и нарекла Генриха именем Андрея Ивановича. В ту пору познакомилась с ним и средняя дочь, царевна Анна Иоанновна.

Недолго состоял Остерман при Крюйсе. Царь Петр взял способного юношу, знающего шесть иноземных языков, в посольский приказ, и с той поры началось его восхождение на вершину власти.

При всех пороках и изъянах натуры Остермана, в глубине его души оставалось неравнодушие к делам флотским. Видимо, глубоко укоренились первые впечатления от службы у Крюйса, да и всю жизнь на дипломатическом поприще соприкасался он постоянно с боевыми делами и буднями моряков, флотом. Понимал значимость, не только для обороны, но и в делах внешней политики, морской мощи державы. Держал в поле зрения балтийские эскадры и каспийскую флотилию, озирался с грустью на азовские и крымские берега, некогда завоеванные Петром I и потерянные ныне.

После кончины Апраксина Остерман не предлагал кого-либо назначить президентом Адмиралтейств-коллегии. С одной стороны, присматривался к флагманам, с другой стороны, вице-президента, датчанина Петра Сиверса, верного кандидата, не мог переносить. Всегда он имел свое мнение, кичился, что сам царь Петр I слушался его советов, упорствовал, правда, часто по делу.

Избавиться от него помог случай. По характеру Сиверс был крутым человеком, но с открытым взглядом, не умел притворяться.

С некоторых пор сошелся Сиверс накоротке с немцем Минихом. При Петре I тот верховодил на стройке Ладожского канала. Царь его хвалил, но люди роптали: не жалел он русского мужика, костями мостили они это сооружение.

Пошел в гору Миних при Петре II, помог ему избавиться от опеки Меншикова, тот произвел его в графы и назначил губернатором Ингерманландии, Финляндии и Карелии, вице-президентом Военной коллегии.

Сразу после кончины Петра II адмирал высказался Миниху, не скрывая своей приверженности Елизавете:

— Лучше было бы, ежели престол заняла Анна Иоанновна, она герцогиня и достойна его более других, — не скрывал своих симпатий немец.

Миних прекрасно знал, кто сопутствует Анне. Да и недолюбливал он Елизавету, которая относилась к нему неприязненно.

Адмирал был совершенно противоположного мнения:

— Твоя герцогиня прав законных на престол не имеет. Корона принадлежит по праву ее императорскому высочеству, цесаревне Елизавете.

Миних до поры до времени прикусил язык, мало ли как обернется дело. Когда же узнал, что в Москве карают противников Анны и твердо стал у власти Бирон, настрочил донос на Сиверса. Остерман, казалось, только этого и ждал. Строптивого адмирала отрешили от всех должностей и сослали навсегда «в его кексгольмскую деревню». А Миних сразу стал генерал-фельдмаршалом и президентом Военной коллегии.

Взяв в руки флотские дела, Остерман по чиновничьей привычке для поправки дел образовал Комиссию, которую сам и возглавил.