Это была игра, иллюзия, но настолько правдоподобная, что не поверить в происходящее было невозможно. Элька смотрела на сцену, раскрыв рот, и в глазах ее застыло восхищение. Зрелище и впрямь было завораживающее. Зрители словно перенеслись из настоящего в прошлое и с замиранием следили за эротическими играми непревзойденной развратницы всех времен и народов. В какой-то момент мужчина потерял голову и стал срывать с себя плавки с широкой резинкой, на которой прочитывалась надпись «Кельвин Кляйн», с самым очевидным намерением заваливая на ложе вырывающуюся американку.

На этот случай заранее приготовили медный гонг, ударом в который Лео должен был прервать представление. Стоявшие за кулисами охранники клуба сделали шаг вперед, намереваясь в случае нежелания остановить игру помочь несговорчивому гостю покинуть сцену. Стоя за их широкими спинами, я больше всего хотела, чтобы обошлось без эксцессов и чтобы мужчина спокойно дал себя увести, предоставив другому желающему из публики занять его место.

Но гость, и не думая уходить, возмущенно махал руками, в порыве отчаяния круша декорации. Сотрудники клуба были вынуждены взять дебошира под локти и буквально вынести за кулисы. Он подгибал кривоватые ноги в высоких белых носках и выкрикивал в их адрес проклятья. Алекс и Серж даже бровью не повели. Они продолжали стоять в глубине подиума, устремив глаза в потолок. Когда мимо «легионеров» волокли сопротивляющегося дебошира, Серж сделал шаг в сторону, уступая дорогу.

Когда сцена опустела, импресарио оставил в покое бесполезный гонг, в который непрерывно звонил, собрал разбросанную одежду гостя и под смешки посетителей скрылся за кулисами. По замыслу организаторов клиент мог бы одеться в будке диджея, но бузотер не желал ничего слышать, вырываясь и матерясь. И буяна потащили в комнату охраны, усмиряя по дороге чувствительными тычками в спину.

– Мессалина, давай! Вытащи на сцену меня! – неслось из зала. – Вау! Я тоже так хочу!

Мне показалось, что я вижу в переполненном зале знакомую серую кофту экстрасенса и его сверкающую в свете стробоскопов лысину, но пристально всматриваться в похожего на Цацкеля посетителя было некогда. Декорации оказались разрушены, пенопластовые обломки дорических колонн валялись по всему подиуму. В таком интерьере продолжать выступление Мессалины было проблематично. И именно я, как арт-директор, должна была проявить изобретательность и что-то придумать, дабы не сорвать праздничный вечер и не уронить честь заведения.

Москва, 1952 год

После уборки у Королевы Ведьм мама с Котей каждый раз ехали к отцу в больницу. Мальчик сидел в приемном покое, а мама на пару часов поднималась в палату. А потом, усталые и голодные, они возвращались к недовольной бабушке. Этот вечер не стал исключением. Им снова были не рады.

– Снимайте обувь на коврике! – шипела в передней старуха, стоило им только войти в дом.

Мама молча раздевала Котю, стаскивая с него ушастую шапку, разматывала шарф, закрывавший пухлые щеки и пуговку-нос. Котя бросал опасливые взгляды на хмурую бабку и до ужаса боялся ее воспаленных глаз-буравчиков, которыми она сверлила мальчика.

– А наследили-то, наследили! – бурчала старуха, и губы ее кривились в сторону, обнажая железные зубы.

– Гертруда Яновна, я все уберу. – Мама, не успев раздеться, бросилась торопливо затирать натекшую с обуви лужу.

– Покорно благодарю! – злилась старуха. – Я сама в своем доме управлюсь! У себя в квартире будешь хозяйничать.

– Зачем вы так? – Губы матери предательски задрожали, в глазах блеснули слезы, и Котя погладил ее по голове, чтобы не плакала. – Вы знаете, что я здесь из-за Леши. Кто-то ведь должен в больнице за ним ухаживать.

– Он будет напиваться, драться, попадать с ножевым ранением к врачам, а кто-то должен за ним ухаживать, – хмыкнула старуха. – Приехал, командир! Все за всех решил. Кто где будет жить и что делать.

Наскоро сварив пельменей, мама покормила Котю и уложила спать на сундучок. Сон снова не шел. Хитрый глаз усатого на стене внушал безотчетный страх. Пока Котя украдкой изучал портрет вождя, он слышал, как мама доела то, что за ним осталось, и, помыв тарелку, окликнула старуху:

– Гертруда Яновна, можно вас на минуту? Мне необходимо с вами поговорить.

Ведьма, что-то недовольно бурча себе под нос, поднялась из-за письменного стола и, кинув на Котю неприязненный взгляд, направилась на кухню. Чиркнула спичка о коробок, и громыхнула какая-то посуда.

– Слушаю, Наташа, – сухо проговорила бабушка, и Котя поежился, представив себе, как жутко маме, если даже у него, находящегося на приличном расстоянии, от этого голоса мороз по коже.

– Гертруда Яновна, сделайте одолжение, посидите с Котей, – быстро заговорила мать. – Завтра никак нельзя его брать на работу. Мне запретили приводить Котю в дом.

– Почему это я? – неподдельно изумилась старуха. – С какой это стати я должна сидеть с твоим, Наталья, сыном?

– Без прописки Котю в садик не берут, – с нажимом сказала мама. – Мне больше некого просить.

– А где твои родные? Где семья?

– На Севере. – Голос матери дрогнул. – В Магадане.

– Ну, ясно, – понимающе хмыкнула бабка. – Враги народа! Поэтому ко мне и заявилась.

– Я ж не сама приехала, а с мужем. С вашим Алексеем. Жду не дождусь, когда он выйдет из больницы. Без Лешеньки все валится из рук.

– Наливку будешь? Я выпью. Для профилактики от простуды.

Звякнула бутылка, стукнули о столешницу стаканы.

– Ну, будем здоровы, – провозгласила красноглазая ведьма.

– Будем, – подхватила мама. И со слезами в голосе добавила: – Так Лешки не хватает!

– Что ты все хнычешь? Запомни, Наталья! Не терплю женщин, ждущих милости от мужчин, – шумно выдохнув, отрезала старуха. – Сама должна о себе заботиться, а Лешу нечего ждать. Чем он тебе поможет? Поставит к плите, чтобы борщ после работы ему варила? Носки в свой выходной стирала? Грязь с утра до ночи за ним возила? А он тебе все зубы выбьет и спину покалечит, как мне. Или ты думаешь, я родилась горбатой и с железными зубами?

– Не может быть! – ахнула мать.

– А вот представь себе! Приехал перед самой войной, избил, нахулиганил. Сын называется! Я ведь тогда почти что посадила Алексея, да, на его счастье, началась война. А так сидел бы до сих пор в тюрьме, как милый! Поднять руку на женщину! На собственную мать. Меня – и обозвать кукушкой! Когда мне было его растить? Я с юных лет боролась вместе с Александрой Коллонтай за освобождение женщин от рабского домашнего труда, стремилась уравнять гражданок советского общества в правах с мужчинами! Скажи, Наталья, разве плохо, когда на женщине не лежит тяжелая домашняя рутина? Когда не надо готовить, стирать, убирать, вытирать сопливые носы орущим детям? Когда для этого есть специальные прачечные, фабрики-кухни, детские колонии?