– Но как же так? – пробормотала я, нащупывая за собой свободное кресло и медленно опускаясь в его бархатные объятья.

Тяжелый вздох Лео Фишмана был мне ответом. Трясущейся рукой взяла я со столика пачку сигарет и, вытянув одну, закурила, хотя не делала этого с тех самых пор, как уволилась из бухгалтерии.

– А что говорят стилист и костюмерша? – выдохнула я вместе с ароматным дымом.

– Они ничего не знают, – пожал плечами импресарио. – Тони и Лин на кухне выпивали, у них там завелись друзья. Мои сотрудники сказали, что не думали, что выступление так быстро закончится, потому и ушли. Проводив жену в гримерку и не найдя персонал, я пошел их искать. А когда нашел, устроил разнос. Мои люди были не правы, я им об этом сказал. Они даже готовы понести наказание, но в любом случае и у стилиста, и у костюмерши на момент похищения гребня имеется алиби.

– И у вас тоже, – упавшим голосом проговорила я.

– Да, и у меня, – живо откликнулся импресарио. – Но есть одна деталь. Когда я шел на кухню, я увидел человека. Он заходил сюда, – слегка замявшись, закончил Фишман. – Я подумал, что мне показалось, и не придал этому значения.

– Вы поняли, кто это был?

– Прежде всего, это был мужчина. Лица не разглядел, одет он во что-то темное. А вот на голове у парня было навернуто воронье гнездо. Это когда волосы делят на пряди и каждую прядь превращают в омерзительный войлок. У нас так ходят только распущенные негры, а в вашей варварской стране – продвинутая молодежь.

Дреды! Американец говорит именно о них. В нашем клубе подобную прическу носит один лишь Давид. Обратиться в милицию? Ни за что на свете! Я все решу сама.

Рим, I век н. э.

Рим волновался в предвкушении предстоящего праздника. Жителей Вечного города извещали о том, что в честь бракосочетания Клавдия и Мессалины в столице пройдут щедрые раздачи и народные гуляния. Великодушный император обещал послать каждому горожанину корзину с вином и снедью, а также устроить невиданные доселе ристалища на Марсовом поле, поклявшись именем святой Друзиллы выставить никак не менее ста пар гладиаторов.

Накануне бракосочетания по Остийской дороге в столицу тянулись толпы желающих отведать жарящихся на вертелах императорских быков, запивая жирное мясо льющимся в изобилии вином. Из придорожных таверн долетали напевы сладкозвучных гитар, пастушьих флейт и сиринксов. С самого раннего утра чернь торопилась к зданию Цирка, стремясь занять на верхних ярусах амфитеатра места получше. Воздух дрожал от жары. Натянутая над Марсовым полем парусина не давала желанной прохлады.

В ярких лучах солнца все сверкало, искрилось, переливалось разными цветами так, что больно было смотреть. Желтый песок арены рабы посыпали киноварью. Амфитеатр завораживал белизной тог. То тут, то там мелькали яркие одежды женщин. Сенаторы неспешно заполняли кресла напротив императорской ложи. По соседству с императором разместились понтифики и весталки, чуть дальше, на служебных скамьях, расположились эдилы и преторы. Специально назначенные рабы прохаживались между рядами, разнося фрукты и разбавленное вино.

– Смотри, смотри, сейчас поедут! – Смуглый бородач, типичный житель Затиберья, восхищенно поцокал языком и подтолкнул локтем своего тучного приятеля.

Арена была украшена грандиозными декорациями, изображающими стены Карфагена, ибо во втором отделении ожидалась имитация штурма, в котором сойдутся гладиаторы-легионеры и гладиаторы-карфагеняне. И вот зазвучали фанфары, среди декораций что-то мелькнуло, и по рядам прокатилась волна оживления.

– Вон, колесница показалась! – отозвался простоватый на вид приятель бородача, поправляя шапку плебея зеленого сукна на давно не стриженной кудрявой голове.

В этот самый момент на красно-желтый песок арены вылетела квадрига, на которой во всем блеске своего величия ехал Калигула. Высоко подняв руку, император под аплодисменты и одобрительный рев толпы приветствовал народ. За ним катилась колесница Цезонии, а следом за императрицей торжественно и чинно следовали приближенные цезаря. Замыкал шествие парад гладиаторов. Ехали на колесницах эсседарии. Сомкнутыми рядами с трезубцами и сетью маршировали ратиарии. Шествовали галлы, экипированные копьем, шлемом и небольшим щитом. Поигрывали лассо лаквеарии. Были даже андабаты, сражения коих считались самыми забавными из всех возможных гладиаторских ристалищ. Когда андабаты выходили на арену, вооруженные лишь кинжалами и в защите, состоящей из одного только шлема, совершенно закрывавшего глаза, то бились наугад, нанося удары куда придется. А чтобы свести бойцов поближе, служители арены подталкивали сражающихся раскаленными прутьями в спины.

Замыкали шествие гладиаторов воины-бестиарии в окружении своих питомцев – слонов в шелковых попонах, гибких грациозных пантер, скалящих пасти львов и ревущих бегемотов. Едва заслышав рев животных, трибуны взвыли от восхищения. Публику ждало захватывающее зрелище, ведь римские дрессировщики достигли в своем искусстве невиданных высот – медведи ходили по канату, львы клали бестиарию под ноги загнанного, но еще живого зайца, обезьяны ездили верхом на свирепых гирканских гончих, а оленей запрягали в колесницы.

Сделав круг почета во главе процессии, Гай Цезарь вместе с супругой занял императорскую ложу, и гладиаторы, проходя по арене, выбрасывали вперед правую руку и, поравнявшись с Калигулой, выкрикивали:

– Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют!

Завершив положенное шествие, любимцы публики удалялись в подтрибунное помещение в ожидании своего выхода. Кивая гладиаторам, Калигула отвечал на приветствие поднятой рукой, при этом ворчливо жалуясь Цезонии:

– Звезда моя, Изида жестока ко мне, ибо мое правление не отмечено никакими всенародными бедствиями. Царствование Августа запомнилось поражением Вара, правление Тиберия – обвалом амфитеатра в Фиденах. Подумать только! Тогда под обломками погибло целых пятьдесят тысяч человек! А я буду забыт из-за всеобщего благополучия. Вот бы случился голод или чума! Хотя бы пожар, землетрясение! Или вот прямо сейчас обвалились бы трибуны!

И император взмахнул рукой, то ли приветствуя гладиаторов, то ли указывая Цезонии на волнующееся людское море, заполонившее амфитеатр.

– В прошлый раз был свирепый бой между слоном и носорогом, – в предвкушении яркого зрелища говорил бородатый плебей, сидя на самом верху тех самых трибун, обвала которых так жаждал Калигула. – Во время поединка слон схватил метлу для подметания арены, ослепил врага острыми прутьями, а затем растоптал его ногами, клянусь Юпитером!

– О великие боги! О чем он говорит! – всплеснул руками толстяк в зеленой шапке. – Сегодня будет биться сам Филамма, а он вспоминает про слона!

Филамма был легендарный боец, четыре раза получавший символ свободы – деревянный меч-рудис, но вместо того, чтобы в богатстве и почестях уйти на покой, снова и снова подписывавший контракт. Мало кому из гладиаторов удавалось пережить тридцать восемь боев, как это посчастливилось Филамме. Для гладиаторских ристалищ бойцы набирались из рабов либо военнопленных, кои, заработав достаточно денег, выкупали себе свободу. Но в последнее время вольные граждане из простолюдинов, а иногда и из благородных горожан, мечтая о почестях и славе, принимали присягу, объявляя себя «юридически мертвыми».