В ту ночь сенатор Мессала принимал гостя. В центре богато обставленной залы, потолок которой был расписан изображениями Венеры и Амура, под сладострастную музыку, извлекаемую из флейт и бубнов чернокожими музыкантами, извивались гедесские танцовщицы. Их маленькие ножки в браслетах с колокольчиками грациозно притопывали по выложенному мозаикой полу. В глубине залы, на двухместном ложе, рядом с хозяином полулежал, облокотившись, Клавдий. Перед гостем возвышался столик с ножками в виде лап грифона, инкрустированный перламутром, серебром и слоновой костью. Столешница была уставлена золотыми блюдами с изысканной снедью, а амфоры с вином покоились в специальных серебряных сосудах, заполненных льдом.

Когда вино в хрустальной амфоре, бессчетной за этот долгий вечер, подошло к концу, Клавдий хлопнул в ладоши, подзывая мальчишку-арабчонка, чтобы тот помог ему опорожнить желудок. Мессала Барбат сделал знак, и музыка смолкла, не смея отрывать высокого гостя от процедур. И в тишине, прерываемой лишь звуками изрыгаемой в таз пищи, послышались тяжелые шаги, доносившиеся со двора дома. Хозяин приподнялся на ложе, настороженно прислушиваясь. Шаги прогрохотали по плитам и затихли у гинекея. Сенатор схватил со стола нож, которым разделывал птицу из Фаза, и торопливо выбежал во двор.

Мессала Барбат не сомневался, что это явился убийца-раб. Черная тень промелькнула и скрылась в окне Мессалины. Обезумевший от страха отец, надеясь изловить злоумышленника до того, как тот обидит его девочку, бегом бросился на женскую половину. Приотставший Клавдий, освещая дорогу светильником, семенил следом за родственником прыгающей походкой воробья. Распахнув резные воротца, сенатор ворвался в покои Мессалины и замер от охватившего его ужаса. Спальня дочери тонула во мраке, и в лунном свете на фоне окна вырисовывался черный мужской силуэт.

Не разбирая, куда бьет, сенатор принялся ожесточенно наносить удары по неповоротливой туше, но получил вдруг неожиданный отпор. Злодей грубо схватил его за руку и, выкрутив нож, ударил сенатора в живот. В руках подоспевшего Клавдия подрагивала масляная лампа, при свете которой открылась кошмарная картина. Луций Гимений Стратоник замер с ножом в руке посредине комнаты, а перед кроватью Мессалины корчился ее окровавленный отец. Испуганная Валерия возлежала на ложе, и сползшее шелковое покрывало лишь подчеркивало ее совершенную наготу. Выкатив глаза, Клавдий рассматривал юную родственницу с новым, совсем не родственным интересом.

– Н-не бойся, д-д-девочка, – наконец, заговорил он, по своему обыкновению заикаясь и продолжая бесстыдно разглядывать Мессалину. – Б-боги свидетели! Э-э-этот по-похотливый ж-ж-жеребец пришел о-обесчестить тебя, и я з-засвидетельствую сей факт перед К-к-калигулой.

– Это ложь! – вспыхнул Стратоник. – Валерия Мессалина сама призвала меня в свои объятья! Как бы я попал в ее покои, если бы служанка меня не провела?

Лежащий на полу сенатор Мессала застонал, то ли от боли, то ли от ярости.

– Как ты можешь такое говорить! – всхлипнула Мессалина, глядя на соседа невинными глазами цвета бирюзы. – Я виновна лишь в том, что улыбалась тебе и разговаривала с тобой, так же, как с остальными благородными мужами!

– А разве не ты приходила ко мне в священные рощи? Спросите у служанки! Мессалину сопровождала маленькая гречанка, которая и сегодня передала, что меня ждут в этом доме. Я могу поклясться в храме Марса его именем!

По красивому лицу Мессалины покатились слезы, и она в отчаянии тряхнула головой, отчего ее медные кудри рассыпались по точеным плечам.

– Он лжет! Он всегда меня гладил по руке и смотрел так, что мне становилось жарко!

– Похотливая сучка – вот ты кто! – вскричал легат. – Лгунья и развратница! Разве я попал бы в эту комнату, если бы ты сама не открыла мне окно?

– Н-ну, в-все, хватит! – рассердился Клавдий. – Н-н-нас рассудит и-и-императорский суд! А чтобы п-п-пресечь гнусные р-р-разговоры, которые ты тут в-в-ведешь, я ж-женюсь на бедной д-девочке!

Опираясь на локоть, сенатор Мессала, застонав, привстал и, не в силах говорить, сделал протестующий жест, но уже в следующее мгновение повалился на бок, потеряв сознание. Подоспевшие центурионы, вызванные кривым надсмотрщиком Дарием, увели понурого соседа. А раненого перенесли в атриум на низкую скамью, застеленную атласной тканью, и патриций поступил в распоряжение старика Мордария. Осмотрев кровоточащую рану, лекарь вынес глубокомысленный вердикт, что на все есть воля мудрого Зевса, и коли будет угодно богам, то хозяин поправится, а коли боги прогневались, значит, больной в скором времени сойдет в Тартар. Сенатор Мессала метался в жару, повторяя:

– Нет! Нет, Валерия! Кто угодно, только не Клавдий!

Опасения отца Мессалины были понятны. Мессала Барбат вырос рядом с Тиберием Клавдием Друзом и помнил своего дальнего родственника хилым юнцом, страдавшим затяжными болезнями, от которых тот так ослаб умом и телом, что к совершеннолетию считался не способным ни к каким общественным делам. Рано лишившись отца, Клавдий и в зрелом возрасте продолжал оставаться под присмотром дядьки, приставившим к юноше простого конюшего. Варвар жестоко наказывал своего воспитанника по любому поводу, и это не могло не сказаться на его психике.

Отец Клавдия, Нерон Друз, был благородным мужем и прославился тем, что первым из римских военачальников совершил плавание по Северному океану и прорыл за Рейном каналы для кораблей. За свои ратные подвиги герой был удостоен овации и триумфальных украшений. Благородный муж открыто говорил о своем намерении при первой же возможности восстановить прежний государственный строй, имея в виду республику, поэтому ходили слухи, что император Август, подозревая готовящийся заговор, отозвал его из провинции, а когда Нерон Друз замешкался в исполнении приказа, отравил непокорного ядом.

Мессала Барбат помнил, что Антония, мать юноши, проявляла к сыну мало интереса и, желая укорить кого-либо в тупоумии, с усмешкой говорила, что он глупее ее Клавдия. Но не только мать презирала сына. Бабка его, Августа, общалась с внуком крайне редко и даже замечания ему делала или в записках, коротких и резких, или через рабов. С возрастом положение его не изменилось.

Опасаясь, что Клавдий станет посмешищем в глазах народа, унаследовавший за Августом власть Тиберий отказал родственнику во всех должностях, оставив только сан авгура[20], и Клавдий, потеряв надежду на возвышение, вынужден был удалиться от всяких дел, укрываясь то в садах и в загородном доме, то на кампанской вилле. Там он проживал в обществе лишь самых близких людей, усугубляя позор своего слабоумия дурной славой игрока, пьяницы и бабника. К правлению Калигулы Клавдий успел два раза побывать помолвленным, но расторгнуть помолвки, и два раза жениться, и оба раза развестись. Мессала Барбат и помыслить не мог о том, чтобы этому хворому душой и телом чудовищу отдать в жены нежный цветок, свою любимую дочь!