Это рассказ о человеке, которого мучил геморроид. Не геморрой, когда много геморроидов, а один-единственный геморроид. Этот геморроид сперва был маленьким и досаждал, но вскоре стал средним и теперь удручал, а меньше чем за два месяца превратился в большой и по-настоящему болезненный. Человек же продолжал жить своей жизнью: работал каждый день допоздна, развлекался по выходным, по возможности трахался на стороне. Но этот геморроид, прикрепившийся к его вене, каждый раз, когда доводилось подольше посидеть на стуле или посильнее натужиться на унитазе, напоминал ему, что жизнь — она жжет, жизнь — это пот, жизнь — это чертова прорва забот. И в результате перед любым важным решением этот человек прислушивался к своему геморроиду, как другие прислушиваются к голосу совести. А геморроид, как положено геморроиду, давал ему советы через жопу. Совет увольнять, совет уломать, совет разозлиться и поупрекать. И это работало — с каждым днем человек становился все успешнее и успешнее. Прибыли компании, которой он руководил, продолжали расти, и вместе с ними продолжал расти геморроид. Пока однажды геморроид не стал больше человека. Но и тогда он не бросил расти. И в конце концов во главе совета директоров компании встал геморроид. И время от времени, когда геморроид усаживался в кресло посреди зала заседаний, человек там, внизу, слегка ему досаждал.

Это рассказ о геморроиде, которого мучил человек. Геморроид же продолжал жить своей жизнью: работал каждый день допоздна, развлекался по выходным, по возможности трахался на стороне. Но этот человек, прикрепившийся к его вене, каждый раз, когда доводилось подольше посидеть на стуле или посильнее натужиться на унитазе, напоминал ему, что жизнь — это любовь, жизнь — это боль, жизнь — это падать на гребаный пол и стремиться к лучшему вновь. И геморроид прислушивался к своему человеку, как многие люди прислушиваются к бурчащему животу, требующему пищи, — не очень охотно, но смиренно. И благодаря этому человеку геморроид старался верить в свои силы и не только стращать, но иногда прощать. Ради собственной чести. И с чужой честью тоже обходиться поосторожней. А если уж и ругался, то очень старался не трогать родителей, если можно. И вот так, благодаря маленькому досадному человеку у себя на заду, геморроид стал всеми любим: геморроидами, людьми и, конечно, довольными держателями акций компании, разбросанными по всему миру.

Когда началась большая рецессия, ND огребли по полной. По идее, их товар предназначался высшему классу с его предположительным иммунитетом к рецессиям, но после истории с судом Линча в Чикаго миллионеры тоже перестали у них покупать. Кто-то — из-за ужасного экономического положения, но большинство — из страха или просто из-за того, что им было неловко перед соседями. Акции ND валялись на полу в торговых залах разных мировых бирж, истекая процентами, а сама ND стала символом рецессии. «Уолл-стрит джорнал» посвятил им передовицу с заголовком «Злые ветры сентября», перефразировав собственную рекламу компании «Сентябрь круглый год», на которой семья в одних купальных костюмах наряжает рождественскую елку солнечным летним полднем. Эта реклама в свое время сработала на ура: через две недели после ее запуска ND уже продавали по три тысячи единиц товара в день. Покупали и богатые бизнесмены, и бизнесмены победнее, желавшие произвести впечатление. Их товар стал признаком статуса, эдаким сертификатом кошерности миллионера. Они символизировали то, что в девяностых и двухтысячных годах символизировал личный самолет. Nice Day[38], погода для богатых. Если вы живете в ледяной Исландии и серость со снегом сводят вас с ума, только проведите кредиткой — и ND при помощи одного-двух спутников мигом организует вам залитую солнцем веранду и легкий бриз Ибицы круглый год.

Моки Аялон был одним из первых, кто купил их систему. Он любил свои деньги и расставался с ними с большим трудом, но еще сильнее, чем он любил миллионы, заработанные на продаже оружия и лекарств в Родезии, Моки ненавидел влажное нью-йоркское лето и ощущение потной майки, прилипающей к спине. Он купил систему не только для себя, но и для всего квартала. Были те, кто ошибочно истолковал это как щедрость, но на самом деле Моки сделал это, поскольку хотел, чтобы прекрасная погода сопровождала его до самого мини-маркета в конце улицы, — мини-маркета, который не только продавал Моки Аялону сигареты «Ноблесс», специально для него импортированные из Хайфы (Израиль), но и маркировал границы его личного ареала обитания. А с того момента, как Моки подписал чек, погода в квартале стала просто райской. Без чертовых дождей и сраных хамсинов. Просто сентябрь круглый год. И не раздражающий, переменчивый манхэттенский сентябрь, а сентябрь, как в Крайот[39], где прошло его детство. Пока в Чикаго не случился этот самый суд Линча и соседи не потребовали, чтобы Моки немедленно отключил им вечную осень. Сначала он их игнорировал, но потом стали приходить письма от адвокатов, а кто-то даже оставил зарезанного павлина на переднем стекле его машины. После этого его жена тоже попросила все отключить. Был январь. Моки выключил теплое солнце, и день сразу стал коротким и печальным. И все из-за зарезанного павлина и трусливой анорексички, сумевшей, как всегда, своей слабостью добиться от Моки желаемого.

Рецессия все усугублялась. Акции ND на Уолл-стрит достигли дна. Не только они, но и акции компании, принадлежавшей Моки. А достигнув дна, они вскоре проделали в нем дыру и продолжили падать. Странно — логика подсказывает, что оружие и лекарства как раз должны идти на ура в период мировой рецессии, но оказалось, что наоборот. У людей не было денег на покупку лекарств, и очень быстро они выяснили то, о чем успели забыть: огнестрельное оружие — это роскошь, а чтобы размозжить кому-нибудь череп, зачастую достаточно большого камня, найденного во дворе. Все очень быстро научились обходиться без стволов Моки — гораздо быстрее, чем Моки привык к грустной погоде середины февраля. И Моки Аялон — или «Моки Миллион», как его любила называть местная пресса, — разорился.

Квартира сохранилась — расторопный бухгалтер компании успел ретроактивно переоформить ее на имя анорексичной жены, — но все остальное уплыло. Забрали даже мебель. Через четыре дня приехал техник из ND, чтобы все отключить. Когда ему открыли дверь, он был с ног до головы мокрым от дождя. Моки сварил горячего кофе, и они немного поговорили. Моки рассказал технику, что вскоре после суда Линча в Чикаго он перестал пользоваться системой. Техник сказал, что многие клиенты перестали. Они поговорили про суд Линча, когда разъяренная, голодная и замерзшая толпа сорвала злость на летней прекрасной вилле богатых людей.

— Солнце над их домом просто свело нас с ума, — рассказал один из громил в передаче про расследования несколькими днями позже. — Мы тут замерзаем без гроша на отопление, а эти собаки… эти собаки…

Тут он разразился слезами. В передаче его лицо размыли, чтобы нельзя было опознать, и слез не было видно, но слышно было, что он подвывает, как раздавленное машиной животное. Чернокожий техник сказал, что родился в том самом районе Чикаго и теперь стесняется в этом признаваться.