тебе больше не нужно было делить свое сердце на двоих, и я знал, что ты была безутешна только отчасти из-за моего старшего, но больше из-за чувства потери, которое с каждым расставанием поднимало голову и приносило с собой отголосок той аварии, и тогда в твоей голове все рушилось, и эта боль была из такого раннего детства, что ты никак не могла сформулировать ее, потому что в то время алфавиту не было места в твоей голове, а я надеялся, что ты увидишь, что я все еще рядом, я все еще тут, любовь моя! И обратная дорога была почти невыносимой, вы с моим сыном смотрели в разные стороны из окон, моего младшего стошнило пончиками в пакет с сувенирами, и я слышал, как ты тихонько всхлипываешь, и мне подумалось, что ты сейчас как певица Warwick Avenue с черными пятнами туши под глазами, и, может быть, ты тоже слушала эту песню в своей голове, и от нее слезы лились еще сильнее, или ты надеялась, что мой сын передумает, потому что читала в газете «Все хиты», что плач девушки смягчает мальчиков; и позже ты напишешь песню специально для него, чтобы вернуть его, сыграешь ее во время своего первого выступления в старой школе на Тестаментстраат, которая превратилась в концертный зал, с тех пор как перестала быть начальной школой, ты там выступила с группой Hide Exception, которую вы основали в восьмом классе вместе с Жюль, Элией и твоим братом, но как бы красиво ты ни пела и ни играла, мой старший был тверд в своем решении; и ты думала, что не сможешь жить без него, твои крылья были изранены еще сильнее, и в тот несчастный день я отвез Камиллию и детей домой, а потом тебя на ферму, перед этим сделав еще одну остановку на Де Роуферстейх за полем с тисовыми деревьями, где позже буду часто парковать свой Fiat, потому что поблизости не было ни души, а тисы скрывали любовный рай, и я переполз к тебе на заднее сиденье, чтобы взять твои липкие от сахарной ваты руки в свои, я позволил тебе плакать, уткнувшись головой в мою грудь, и сказал, что никогда не причиню тебе боль, что мой сын тупица, что ты заслуживаешь лучшего, и постепенно ты успокоилась: я увидел, что ты расслабилась и сказала, что после болезни ты снова стала птицей, иногда ты просыпалась и находила на простынях перья, красивые и белые, как у полярной совы, и ты сказала, что готова уехать, что это будет твое последнее лето здесь, в Деревне, что ты лишь размышляла о том, как рассказать об этом отцу и брату, хотя ты не думала, что твой брат будет особо спорить, потому что он хорошо разбирался в ласточках и никогда не удерживал их, если они собирались улетать на юг, но твой папа – другое дело, сказала ты, он рухнет на стул в сарае для инструментов, наклонит голову и начнет неудержимо рыдать, а ты положишь руку на его макушку и скажешь, что должна сделать это, что тебе нужно уехать, а он спросит, неужели ему нельзя хотя бы звонить тебе, разочек в день, и ты скажешь, что не любишь телефонные звонки, что тебе жаль, но ты не можешь звонить и летать одновременно, а он переживет еще одну потерю, и ты ненадолго ощутишь, каково это – быть как потерянный, когда кто-то по тебе плачет; но это не остановило бы тебя, нет, ты бы попрощалась с ним и оставила его среди гвоздей, гаек и болтов, а он бы по-прежнему окликал тебя с надеждой, потому что с легкостью мог починить твой стол или книжный шкаф и думал, что, может быть, ему удастся починить и тебя, он просто не знал, что ты сломана так сильно, что все твои винтики заржавели, он не знал этого, и он бы спросил, как, черт возьми, можно летать, когда все в тебе гремит и болтается, а ты бы улыбнулась и ответила, что в тебе все время что-то тряслось, всегда дребезжало, но никто этого не слышал, потому что у тебя было пушистое оперение, и все звуки были приглушены; и на заднем сиденье я хотел ощипать твое тело от перьев, пока ты не окажешься голой, я бы изгнал из тебя птицу вместе со всеми ее фантазиями, которые ты так самозабвенно рассказывала, но ты уже отвлеклась на сегодняшнее горе и сказала, что когда цепочка с половинкой сердца упала к лесным духам, кажется, что-то в тебе тоже с грохотом покатилось вниз, и ты была не уверена, что оно не лежит теперь рядом со страшными троллями, что Фата-Моргана была твоим любимым развлечением с самого детства, и каждый раз в начале аттракциона тебя поражал крокодил, который медленно плыл в туннель, он выглядел так реалистично, но ты не смогла увидеть этого крокодила в этот раз, потому что в тот момент ты стояла в очереди, что мы на самом деле всю жизнь проводили в разного рода очередях, и лишь в редкие моменты ты действительно в чем-то участвовала, чтобы потом быстро об этом забыть, и я укусил тебя за ухо, я укусил тебя в шею, и я сказал, что я опасный крокодил, аллигатор из реки Миссисипи, в Московском зоопарке жила одна такая особь, ему был семьдесят один год и его звали Сатурн, он родился в США в 1936 году и вскоре оказался в Берлинском зоопарке и пережил бомбардировки Второй мировой войны: ходили слухи, что он даже принадлежал Гитлеру, и я надеялся, что этот факт подбодрит тебя, я снова сказал, что я крокодил, что я сожру тебя, и я снова поцеловал тебя, я поцеловал тебя, а ты была грустная, такая ужасно грустная.

18

Ты сказала: «Курт, по мнению Гитлера, я плохой, совершенно некомпетентный народный депутат, я мальчик на побегушках, ведóмый человек, курьер, который больше не держит штурвал». И я спросил тебя, кто же твой народ, и ты широко махнула рукой в воздухе, имея в виду всех в твоем маленьком мире: и Жюль, и Элию, хотя ты виделась с Элией только во время репетиций группы Hide Exception, и Лягушонка, и пастора, и церковного сторожа, и твою семью, и всех жителей Деревни и, конечно же, коров; и ты сказала, что для того чтобы стать великим, иногда приходится сделать другого человека маленьким, ты этого не хотела, но это часто