иногда я думал, что он был братом Бога, но мне об этом никто не рассказывал, иначе я бы болтал об этом направо и налево, потому что большинство отцов были трудягами – сборщиками тростника, которые по вечерам домой приходили измученные, жестом фокусника извлекали из-за спины сигары, сделанные из рогоза, потом под виадуком зажигали их и сидели в удобной позе, пока дым клубился к небу, и мой отец во сне сказал мне: «Сейчас Пасха, спрятано девять или десять яиц. Ты можешь искать то, чего нет, или довольствоваться тем, что у тебя есть». Затем он исчез из комнаты, и мне хотелось крикнуть ему, чтобы он не уходил, чтобы он остался здесь, пожалуйста, но я не мог говорить, я не мог ничего сказать, и я увидел, как ищу яйца в доме, на заднем дворе среди керамических садовых гномов и медуницы, в сарае со свиньями, и вскоре я нашел девять из них, но не мог найти последнее, я не мог отречься от самого себя, поэтому ползал по полу кухни, смотрел под шкафчиками с посудой и слышал, как мать говорит: «теплее», «еще теплее», – пока я не залез под стол и не увидел последнее яйцо между ее раздвинутых ног и пожалел, что не согласился на девять яиц, я был слишком жадным, и она сказала, что если я не вытащу последнее яйцо, то по моей вине Иисус умрет, Он не вернется на Пятидесятницу, и все узнают, что это из-за меня Он был пригвожден к кресту, и когда я вытащил яйцо из ее тела, краска с него стерлась, оно треснуло, и я клянусь, из него вылез цыпленок, милый пушистый цыпленочек; я посмотрел на него с улыбкой, погладил его пушистое оперение и по своему обыкновению с жадностью сказал, что буду любить его до скончания дней, и тут он внезапно посинел под моими пальцами, немного задрожал, а затем упал; он лежал мертвый между ног моей матери, и меня снова унесло прочь, и хотя я остался тем маленьким мальчиком, я снова увидел фермера с набухшими венами на руках, услышал мычание коров на заднем плане, выстрелы забойщиков, и вдруг наверху лестницы оказалась ты, в том белом платье с рукавами-фонариками, которое надевала в кино, и ты указала на меня и засмеялась так, как я никогда раньше не видел; я опустил глаза на свое тело и внезапно увидел, что я голый, такой ужасно голый, и я хотел стыдливо прикрыть руками свой член, но не мог пошевелиться, а когда снова поднял глаза, ты опять указывала на меня пальцем, я опять услышал презрительный смех, и на этот раз это была не ты, а моя мать, и я услышал, как она говорит, что мне не стоит рассчитывать, что с таким телом я смогу когда-нибудь любить женщину, что я должен сперва уважить ее, и она сказала, как и в прошлый раз, что я не должен останавливаться, пока во мне не окажется Бог, а я хотел сказать, что Создатель никогда больше в меня не войдет, и позже, когда я вырасту, я заколочу от него свой дом вплоть до кошачьей дверцы, но я знал, что это ложь, что без Бога я был еще более беспомощен, что, когда Он живет в человеке, Он спасает его от пустоты, от сквоттеров; и я бежал по Афондлаан по направлению к Мазенпад, когда внезапно заметил за домами огромного цыпленка, он клевал траву громадным оранжевым клювом, я притормозил и приблизился к нему, он посмотрел на меня и сказал: «Go home, Kurt, go home[20]». Я моргал, пока он не исчез, и магистраты в суде потом скажут, что этот цыпленок предлагал мне помощь, он был моим спасением, в нем скрывалось возрождение, но они могут поцеловать меня в задницу со своим возрождением, я был истерзан, я был измучен до крайности и снова увидел перед собой этого черного монстра, но на этот раз твое тело вновь стало таким, каким должно быть – потрясающим и приятным глазу, однако оно начало хрустеть все сильнее и сильнее, под моим весом твои ребра ломались одно за другим, и я прошептал туманной тьме, что мне жаль, что я на тебе только потому, что люблю тебя, что это не должно было стать твоим кошмаром, и я увидел, как ты кружишься на лугу, словно балерина, и ты спросила, не закружилась ли у меня голова, но от вращения других людей голова не кружится, в крайнем случае – просто немного укачивает, голова кружится, когда вращаешься ты сам, ты поймешь это позже; и творение Абильдгаарда исчезло, когда я полумертвый добрался до входной двери своего дома, рухнул на тротуар и только тогда понял, что в моих кроссовках кровь, я стянул их вместе с носками, которые выбросил, как куски говяжьей вырезки, в мусорное ведро – любители смерти взвились и полетели из него прочь, и я прошептал, чтобы они свалили, свалили, а чуть позже я разбудил Камиллию поцелуем в шею и сказал себе, что с завтрашнего дня я стану поступать лучше, правда-правда, и я возбужденно вонзился в нее, чтобы забыть кошмары, чтобы воплотить в ней тебя: двенадцать толчков.

16

Дорогая питомица, чем сильнее в твоей голове горели Башни-близнецы, тем ярче становилась моя любовь к тебе и тем слабее моя плоть, увы, такая слабая и мягкая, словно триста граммов тушеной говядины. Но, несмотря на ночные фантазии и напрасные планы, которые я строил, я хотел и мог все больше и больше овладевать тобой, как больным ребенком овладевает сон: ты вяло прислонилась ко мне, пока я сидел на твоей кровати среди игрушек спиной к стене и читал тебе «Милых мальчиков» Герарда Реве[21]; я был занят твоим полным разрушением, даже с помощью литературы я хотел заманить тебя в свои объятия, а тебя лихорадило, и я знал, что ты жаждешь только моего сына, который сейчас был в бассейне со своими друзьями и вчера зашел всего на полчаса с корзиной фруктов, которая стояла нетронутая на твоем прикроватном столике: в яблоках уже завелись любители смерти, они повсюду следовали за мной, и мой старший рассказал мне дома, что вы говорили о школе, о The Sims, о запахе первого дождя после солнечных дней, о том, что этот запах называется петрикор, и ученые утверждали, что он нравится всем людям без исключения, потому что их далекие предки зависели от дождя, о