— Перед какой дорогой? — удивленно уставился на него балагула. — Что ты болтаешь? Разве можно все бросить на произвол судьбы и потащиться неизвестно куда?.. Совсем сдурел человек!

— О чем ты беспокоишься, Хацкель? Твоих дворцов никто не захватит, а твои сахарные заводы обойдутся и без тебя… Грешно в такое время сидеть здесь сложа руки!

— Не пойму я тебя! Как можно так легко бросать дом, землю, на которой прожил всю жизнь?

— Мой дом теперь — вся Россия! Можем жить, где хотим, и никто нам слова худого не имеет права сказать. Свобода!.. Правда, пока еще будет настоящая свобода, придется еще всего натерпеться. И повоевать надо будет с контрой… Но это нас не должно пугать. Мы с тобой теперь вольные птицы, без семей, без крыши над головой. Терять нам нечего, а найти мы кое-что можем!..

Шмая порывисто вскочил на ноги, сгреб с карниза немного снега, вымыл лицо, вытер тряпкой и, направив бритву о ремень, быстро намылил лицо приятелю:

— Только не вертись, сиди спокойно!

— Сдурел, разбойник! А так разве я тебе не нравлюсь?

— Не нравишься! Уходим в большой мир. Будем пробираться туда, где уже установилась Советская власть, а туда мы должны явиться чистыми, опрятными, ясно тебе?

— У меня, Шмая, такое горе… Последняя лошадка издохла… Что я теперь сто́ю, когда остался с одним кнутом?.. Мне бы теперь деньжонок раздобыть… Вокруг много брошенного добра, прибрать бы это все к рукам и обзавестись хорошим хозяйством… Тогда я и без твоей свободы и без твоей власти проживу…

Шмая посмотрел на него и покачал головой:

— Эх ты, мелкая у тебя душа! За старое цепляешься?.. Говорил же я, что у тебя мозги набекрень… Куда ты гнешь, дурак? Видно, жизнь тебя еще ничему не научила… — И, подумав немного, добавил: — Конечно, известно: как волка ни корми, он все в лес смотрит…

— Да чего ты разошелся! Я просто так сказал… Ты не сердись…

— Нет, Хацкель, такие разговоры мне не нравятся… С такими мыслями далеко не уедешь. Нет в тебе понимания, желчь в твоей крови завелась, а это плохо… Советская власть, коммуна этого не потерпят…

— Поздно меня учить! Каким родился, таким и умру…

— Нет, брат, мы с тобой, вижу, сватами не будем! Разные у нас мысли… С таким спутником опасно двинуться в далекий путь… Ты еще осрамишь меня перед всем миром…

При мысли, что он может остаться здесь в одиночестве, Хацкелю стало страшно, и он, помолчав, сказал:

— Что ж… пусть будет по-твоему! Постараюсь на людях не срамить тебя. Знаю, что ты лучше разбираешься в политике… — И, похлопав Шмаю по плечу, добавил, задорно ухмыляясь: — Эх ты, разбойник, разбойник!.. Не человек, а какой-то колдун! Уж и я начинаю соображать, что ты прав… Ладно, пойдем с тобой в большой мир… Посмотрим, как нас там встретят. Терять нам и вправду нечего. Пойдем, пожалуй…

Шмая долго молчал, погруженный в свои тревожные думы. Он все старался намылить балагуле бороду, но безуспешно.

— Не вертись, пожалуйста! — повелительно сказал Шмая. — Несколько минут терпения, и я приведу тебя в божеский вид… Ну, посиди спокойно. Вот так… Потерпи немного, и будешь у меня как огурчик! Никто, глядя на тебя, не посмеет сказать, что ты балагула. Подумают: министр, артист погорелого театра!.. Чего зубы скалишь? Не смейся! У нас на позиции было заведено: перед наступлением, перед атакой мы хорошенько умывались, брились, стирали свои гимнастерки, чтобы враг видел: нам на него наплевать, мы его не боимся!.. А ежели уж, не приведи господь, пуля заденет, чтоб и на тот свет явиться в полном порядке, приличным человеком…

— Ой, осторожно! Что у тебя за бритва? Дерет так, что с ума сойти можно… Это не бритва у тебя, а секач! Изуродуешь ты меня, разбойник!.. Погоди, дай хоть передохнуть! — умолял Хацкель.

Но Шмая, не обращая внимания на его вопли, продолжал усердно орудовать бритвой:

— Сиди и помалкивай! Каждый солдат должен сам уметь бриться, особенно перед парадом… А теперь в зеркальце посмотри. Совсем другой компот!.. А то отрастил бороду, да еще рыжую к тому же… Все! Умойся!.. Теперь повяжи свой кушак с кистями. Надень сатиновую рубаху до колен и кнут в руки возьми… Вот ты и готов в путь-дорогу!

К вечеру мороз затянул ледком лужицы. Похолодало… Солнце только село, а приятели уже натопили печку, легли рядышком на полу, накрывшись старым сенником, будто между ними никакой ссоры и не было. Вскоре они крепко уснули.

Глубокой ночью Хацкель проснулся и стал будить товарища:

— Шмая, голубчик, ты спишь?

— Сплю!.. А что случилось? — сквозь сон спросил тот.

— Думал, что не спишь, и хотел кое о чем спросить…

— Ну спрашивай, только скорее. Спать надо!

— Собственно говоря, ничего не случилось… — осторожно сказал Хацкель, боясь рассердить приятеля. — Сон мне приснился… И я хотел, чтобы ты его разгадал…

— Что я тебе, гадалка? Разбудить человека среди ночи!.. Давно так сладко не спал, а тут ты на мою голову… Ну говори, что снилось!

— Ох, не спрашивай! Она, она мне приснилась, та, что у тебя на карточке… Эта черноглазая. Ох и растревожила она меня, не приведи бог… Давно такого не было… Ну и краля! Откуда ты такую взял?

— Тьфу, сатана! Пристал как банный лист… Говорил же я тебе человеческим языком, что я ее никогда в глаза не видел. Объяснял же… Это жена моего фронтового друга Корсунского. В одном отделении, в одной роте служили. Из одного котелка щи хлебали. Ну, что еще тебе сказать?.. Понимаешь?..

— Понимаю! А что же, я не понимаю? — осторожно проговорил Хацкель. — Но ты, кажется, хотел мне рассказать, откуда к тебе попала ее карточка…

Шмая молчал, хоть чувствовалось, что он встревожен. Он пытался снова уснуть, но сон не шел. Он поднялся с пола, стал искать табак, но, не найдя нигде ни крошки, сел на свою постель. Обняв руками колени и глядя в окно на светлые облака, окружившие яркий диск месяца, он задумчиво промолвил:

— Долго рассказывать…

— Ну и что ж? Долго так долго, времени у нас хватит, — отозвался Хацкель. — Просто не узнаю тебя! Раньше, бывало, и не просишь, а ты рассказываешь — всякие истории сыплешь, как из мешка… Всегда веселил людей, а теперь…

— Да, было такое, — после долгой паузы сказал Шмая. — А теперь не до басен мне. Тяжело на душе… Вспомнил своего друга Корсунского, его вдову, что на карточке…

— Так она уже вдова?

— Вдова… Сколько теперь вдов!.. Да.