себя за суверена самому себе, за homo liber, оказывается homo sacer. Суверен производительного общества в то же время для самого себя оказывается homo sacer. В обществе производительности парадоксальным образом суверен и homo sacer порождают друг друга. Однако они суть одно лицо. В этом состоит отличие [нашей теории] от теории суверенитета Агамбена[35].

Агамбен придерживается схемы негативности. Поэтому преступник и жертва, суверен и homo sacer строго отделены друг от друга, в том числе топологически. Суверенитет и голая жизнь homo sacer располагаются «на обоих дальних рубежах одного и того же порядка». Чрезвычайное положение у Агамбена – это ситуация негативности. Homines sacri производительного общества живут в нормальном положении, доведенном до тотальности, каковое есть положение позитивности. Агамбен совершенно не понимает топологического преобразования насилия, вызванного превращением общества суверенитета в общество производительности. Насилие позитивности, которым характеризуется производительное общество, ускользает от иммунологической парадигмы негативности, которой последовательно придерживается Агамбен.

Muselmänner – так на сленге концлагеря назывались обессиленные, истощенные, погруженные в полную апатию узники. В качестве homines sacri тоталитарного общества они находятся у внешнего предела порядка, в не-месте. Производительные субъекты, как homines sacri позднего модерна, напротив, располагаются в срединном месте, в самом центре порядка. Трудовые лагеря больше не возводят на периферии обжитого места. Всякий производительный субъект несет лагерь в себе. Место и не-место здесь невозможно отличить друг от друга. Производительный субъект – это заключенный и надзиратель в одном лице. Он не способен защититься от насилия, поскольку оно исходит от него самого. Трудно отделаться от впечатления, что производительный субъект позднего модерна с его психическими заболеваниями – выгоранием или депрессией – сам оказывается Muselmann. История насилия оканчивается упомянутым совпадением преступника и жертвы, господина и раба, свободы и насилия.

Когда Агамбен замечает, что, вероятно, все мы являемся потенциальными homines sacri, он имеет в виду, что все мы объявлены сувереном вне закона и можем в любой момент быть преданы смерти. Этот диагноз, который Агамбен ставит обществу, противоречит всем элементам сегодняшнего общества, которое перестало быть обществом суверенитета. Объявление вне закона, которое из всех нас сегодня делает homines sacri, совершается вовсе не сувереном: в это положение нас ставит производительность. Производительный субъект, который воображает себя свободным, который, таким образом, в собственных глазах выглядит homo liber, сам себе сувереном, оказывается объявлен вне закона производительностью и самого себя превращает в Homo sacer. В обществе производительности суверен в то же самое время оказывается homo sacer самому себе.

Эренберговская теория депрессии упускает из виду системное насилие, внутренне присущее обществу производительности. Его анализ носит главным образом психологический, а не экономический или политический характер. Поэтому за психическими расстройствами производительного субъекта он не видит капиталистического отношения самоэксплуатации. Согласно Эренбергу, депрессию вызывает императив слушаться только самого себя. Депрессия является просто патологическим выражением неудачи, которую потерпела попытка современного человека стать самим собой. Эренберг уравнивает его с суверенным человеком Ницше, не замечая, что он одновременно является и сувереном, и homo sacer. Для Ницше такой человек был бы не сувереном, но последним человеком, который, будучи собственным рабом, подвергает себя эксплуатации.

Вопреки предположению Эренберга, суверенный человек Ницше в действительности является с культурно-критической точки зрения моделью, противоположной истощенному, депрессивному производительному субъекту. Это – человек досуга. Гиперактивный человек вызвал бы у Ницше отвращение. Сильная душа «спокойна», «ее движения медлительны», она «испытывает отвращение перед всем слишком суетливым». В «Так говорил Заратустра» Ницше пишет: «Все вы, для которых дорог суровый труд и все быстрое, новое, неизведанное, – вы чувствуете себя дурно; ваша деятельность есть бегство и желание забыть самих себя. Если бы вы больше верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению. Но чтобы ждать, в вас нет достаточно содержания, – и даже чтобы лениться!»220

Власть суверена, по Агамбену, создает сферу, в которой человек может умертвить, не совершив убийства. Священна (sacer) та жизнь, которая заключена внутри этой сферы суверенности. Священный характер жизни означает «изначально именно то, что жизнь оказывается подчинена смертоносной власти»221. Производство голой жизни homo sacer является изначальным производящим действием суверенитета. Его жизнь потому голая, что она располагается за пределами правового порядка и тем самым может быть в любой момент отнята. Жизнь homo sacer в условиях производительного общества священна и обнажена по совершенно иным причинам. Она является голой, потому что, будучи лишена всякого трансцендентного значения, она оказывается сведена к витальной функции воспроизводства жизни, которую нужно максимизировать всеми доступными средствами. Производительное общество развивается по своей внутренней логике, становясь обществом допинга. Сведенная к голой витальной функции жизнь – это жизнь, которую во что бы то ни стало нужно сделать здоровой. Здоровье – новое божество 222. Поэтому голая жизнь священна. Homines sacri производительного общества отличаются от таковых общества суверенитета тем, что они абсолютно бессмертны. Их жизнь уподобляется жизни живых мертвецов. Они слишком оживленные, чтобы умереть, но слишком мертвые, чтобы жить.

Примечания

1 Когда Ян Филипп Реемтсма говорит об отвращении к насилию и его делигитимации, он принимает в расчет только телесное насилие. Системное насилие как более утонченную его форму он не замечает. См.: J. Ph. Reemtsma, Vertrauen und Gewalt. Versuch über eine besondere Konstellation der Moderne, Hamburg, 2008.

2 Ovid, Metamorphosen, 6. Buch, 683ff [Овидий. «Метаморфозы» / в переводе С. Шервинского. Фр. 683–691].

3 Ср. L. Günther und M. Oberweis (Hg.), Inszenierungen des Todes. Hinrichtung – Martyrium – Schändung, Berlin u. a., 2006, S. 37.

4 Sigmund Freud, Das Unbehagen in der Kultur. Und andere kulturtheoretische Schriften, Frankfurt a. M., 1994, S. 87.

5 Ebd., S. 173.

6 Ср. Sigmund Freud, Das ökonomische Problem des Masochismus, in: Das Ich und das Es. Metapsychologische Schriften, Frankfurt a. M. 1992, S. 309.

7 René Girard, Das Heilige und die Gewalt, Düsseldorf,1994, S. 215 [Жирар Р. Насилие и священное. М.: НЛО, 2010].

8 René Girard, Das Ende der Gewalt. Analyse des Mensch – heitsverhängnisses, Freiburg i. Br., 1983, S. 24.

9 Ebd., S. 23f.

10 Жирар упрекает Платона за то, что тот просмотрел подлинную причину запрета на мимезис в примитивных культурах: «Платон с опаской относится к деятельности художника, потому что такая деятельность есть форма мимезиса, а не наоборот. Он разделяет с примитивными народами страх перед мимезисом, <…> но он не отдает себе отчет в этой фобии <…>. Он нигде не возводит конфликтное поведение к миметическому присвоению, то есть к объекту, который оба миметических соперника пытаются друг у друга вырвать, поскольку и тот и другой