бы гранату и — за угнетенный, спившийся, Народ, взорвал бы весь этот Блядский дом, со всем этим блядским правительством. И все врут, Данил, все врут. Всем же понятно, что бандитов благородных не бывает. Нет же, пишут, снимают — какие они благородные и справедливые. Ведь известно: пидоры — это пидоры, это Содом и Гоморра. Нет же, целые ток-шоу проводят, объясняют нам, что гомосексуалисты — нормальные люди, которые тоже хотят жить семьей и воспитывать детей. У меня такое чувство, что половина нашего правительства — бандиты, а вторая половина гомосексуалисты и иже с ними. А иначе, как-то подозрительно странно борется оно с преступностью и еще подозрительнее радеет за нравственность. Народ весь споили, скурвили, пенсионеров обокрали, как те мальчишки из «Бориса Годунова» — отняли последнюю копеечку. Чего ты смеешься, Данил, я тебе серьезные вещи рассказываю, а ты… Они же, сволочи, дурят нас, продают в красивой упаковке дерьмовый чай… И куда не глянешь — точно соревнуются: кто приятнее лизнет президента. Тебе от этого не тошно? А мне тошно, — он отхлебнул чаю. — Чувствую, напьюсь сегодня — в знак протеста. Зайду в деканат, где, под портретом нашего зализанного вождя, сидит декан — взяточник и паскудник, и плюну в его заплывшую от вранья рожу, это и будет моя маленькая граната. А пусть отчисляют. Зато хоть не будет тошно. — Он повесил трубку. Оделся, взял пакет, где лежали Галины сапожки, и вышел из квартиры.

На площадке второго этажа, спиной к окну, навалившись задом на подоконник и, для дюжей устойчивости уперевшись в него руками, еле стоял крупный обрюзгший мужик, рядом пацаненок лет четырнадцати, сын того самого беспокойного соседа.

— Ты его напоил? — сурово отчитывал мужика пацаненок.

— Ну я, — стараясь быть внушительным, отвечал мужик; кивнув, голова его рухнула на грудь; медленно лицо вернулось на место, впрочем взгляд угрюмо утупился в пол.

— Ты его напоил?! — еще суровее повторил пацаненок.

— Ну я, — с тем же старанием величия кивнул мужик, голова вновь рухнула на грудь.

— Еще раз его напоишь, я тебе… До дома не дойдешь, я тебе всю харю переломаю! — горячо выдал пацаненок. — Понял?!

— Ну, понял, — невозмутимо ответил мужик, кивнул, чуть на пол не свалился, руками взмахнул — Сингапур и пацаненок отпрянули; качнувшись в сторону, удержался, уперевшись ладонями в стену.

— Пройти можно? — Сингапур похлопал мужика по спине.

— Да, — шагнул тот к стене и замер, ноги в стороны — как при задержании.

— Опять отца напоил, сволочь, — пожаловался Сингапуру пацаненок.

— Ну, напоил, — буркнул мужик, кивнул, и лбом в стену.

— Бывает, — ответил Сингапур, обошел мужика и вышел из подъезда. Уже на выходе, следуя запаху, глянул под лестницу, его аж передернуло — под лестницей лежала куча дерьма.

— Скорее бы весна… сволочи, — прошептал он, быстро шагая через замусоренный двор, где возле каждого подъезда торчал колышек с синего цвета табличкой, где аккуратным белым шрифтом было написано: «Уважаемые жильцы, пожалуйста, не мусорьте, территория вашего дома не убирается в связи с отсутствием дворника».

Сырость пробирала до нутра, гаденько и знобливо сводя мышцы. Сингапур уже до удушья запеленал себя, натянув воротник до затылка и так стянув полы пальто, что карманы поменялись местами. Он не стал ждать автобуса и влез в маршрутку, посчитав, что лучше последние шесть рублей заплатить, чем свихнуться в ожидании автобуса.

До института оставалась сотня метров. Автобус стоял в пробке во втором ряду. Частенько, если автобус шел в первом ряду, на светофоре кто-нибудь просил (если у задней двери — жал на кнопку вызова), и водитель выпускал нетерпеливого пассажира.

— Кто там такой неугомонный? — раздраженно воскликнул водитель.

— Шеф, открой. — Сингапур, как и многие, обернулся. У задней двери стояли два парня-студента. Сингапур и раньше видел их, знал, что учились на филфаке.

— Второй ряд, не видишь что ли?! — ответил водитель.

— Да мы быстро, шеф.

— Куда быстро, на тот свет?

— Машины же стоят, — парней раздражала непокладистость водителя. — Че тебе трудно, что ли?!

Водитель не ответил.

— Ну ты че! Че, те трудно открыть? Не бойся, мы быстро. Бля, ща дверь выломаю, — помолчав и не дождавшись ответа, негромко произнес один из парней, второй усмехнулся. — Шеф! — воскликнул нетерпеливый. — Хорош тупить, открывай.

— Что вы к водителю пристали, — возмутилась женщина, — он же ответил — второй ряд.

— А кто тебя спрашивал? Я не с тобой разговариваю. Сидишь и сиди, — осадил ее парень.

Салон равнодушно молчал, словно и не было ничего.

— С мамой так своей разговаривай, — обиделась женщина.

— Ты, бля, маму мою не трожь! — обиделся парень. — Ты сидишь и сиди. Нашлась тут.

Салон равнодушно молчал, словно и не было ничего.

Автобус двигался медленно, светофор уже дважды сменил цвета, пока автобус, наконец, миновал его. Женщина, что-то оскорблено шептала, себе под нос, больше не влезая в пререкания. Парни громко, что-то обсуждали. Подъехали к остановке. Парни вышли, неспехом закурили, постояли возле ларька, купили пива и, только после, неторопливо, прикладываясь к горлышку, зашагали к институту. Злой, Сингапур шагал следом. Очень ему хотелось наказать хамов… но, вот парни взошли на крыльцо, взошел и Сингапур, парни бросили в снег пустые бутылки, хотя урна стояла в пяти шагах, зашли в институт. Сингапур, давясь злобой, следом…

— Сингапур!

Он обернулся. От остановки торопился Данил. Сингапур дождался его, они поздоровались.

— Чего это с тобой? — спросил Данил. — Чего такой озверевший, к встрече с деканом готовишься?

— Вроде бы я и не трус, — произнес Сингапур. — И этих двоих, запинал бы, как щенят. Но ведь не сделал этого, — нервно вздрагивая, процедил он. — Не сделал, — повторил он железно.

— Ты о чем? — не понял Данил.

— Главное, НИКТО не возмутился. Битком был салон, и парней, и мужиков… Салон был битком, и никто, ни один человек. Словно и не было ничего.

— Ты можешь толком-то объяснить, — не выдержал Данил.

— Есть курить?

Данил протянул ему сигарету. Сингапур закурил.

— В прошлом году, полгода — весну и лето, в нашем подъезде жили цыгане, снимали квартиру, семья человек десять, — рассказывал он, то и дело глубоко затягиваясь. — Из Молдавии приехали. Полгода в подъезде и возле, была удивительная чистота. Они каждое утро, от третьего до первого этажа подъезд мыли. И возле подъезда мусор убирали, цветочки посадили, лавочку починили — жили, как у себя дома. Отец их, дед лет шестидесяти, сам веником, каждое утро возле подъезда мёл, целыми днями на лавочке сидел, курил или по двору прогуливался. Алкаши наши мусор, бутылки, закуску после себя оставят, он убирал все — спокойно, без отвращения — как свой личный двор после ухода гостей. У