Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прав цыган, — разглядывая эти красивые лица, сказал Сингапур, — не любим мы друг друга. Посмотри на этих людей. Красивые, холеные, а нет в них породы. Дворняжки — заласканные, прилизанные… неуверенные в себе дворняжки… брехливые и вздорные — даже которые умные. Хвостиком виль-виль — дай мне, красивой, конфетку. А случись, облают, и, что бы сзади забежать, да за ногу тяпнуть. А замахнись на нее… Только и есть, что красивые, а пользы — один брёх. От того, что сами беспородные, и держат в квартирах азиатов да ротвейлеров — которые службу знают, которые попусту не брешут, а замахнись на хозяина — полруки оттяпают… Ненавижу этот город, — устало, весь выдохшись, стоял он прикрыв веки и, казалось, засыпая.
— А про цыгана я ведь не все сказал, — не громко произнес он. — Уехали-то они уехали… Только цыган этот спился. Совсем спился. Вместе с алкашами нашими и спился. Как они стал, — он тяжело глянул на Данила. — Вот в чем все и дело — как они стал… как мы… как мы все. За один месяц скис, уже и на лавочке лежал, и под лавочкой… под своей же лавочкой, в своей же блевотине. Он с дочерьми и с внуками жил. Сыновья его каким-то бизнесом занимались. Они его и забрали. Вот так вот. В один день: приехали на мерседесах и ауди, вещи погрузили, и словно и не было их. Лавочку, уже через неделю сломали, палисадник сломали, цветы вытоптали — напрямик через клумбу путь к подъезду короче. Вот и все… Я знаешь, что думаю: правы эти националисты, Россия — для русских. Нет в России ни евреев, ни цыган, ни татар, ни даже немцев. В России выжить может только русский. Страна такая — всех перемелет — всех русскими сделает. Как не будешь крепиться, а в России жить, по-русски выть. А иначе — смерть. Чужаков Россия не любит. Она их изгоняет. Своих душит — от души; чужаков изгоняет. Страшная страна, нетерпимая. Терпеливая, но не терпимая. Унижения, оскорбления терпеливо сносить будет — от чужаков, потому что черт их знает этих чужаков. А, может, денег дадут, опохмелят, а нет, и нехай с миром идут — от греха подальше. А вот своих! Со своими нечего цацкаться! Своих к ногтю. Потому как она, Россия — один большой грех. А от греха подальше. А ежели уж в грехе живешь… Ежели в силах жить. Значит русский ты. Русский и есть. Россия для русских, — эхом повторил он, глядя на красивых молодых людей, стоявших возле института. — Для беспородных непомнящих родства иванов.
— Чего-то ты совсем…
— Сам же такой, — чуть слышно произнес он, болезненно морща лоб. — Сам же пес беспородный. Женщине нахамили. Я молчал. Дескать, не моей же матери нахамили, вот, если бы моей, тогда бы я да, тогда бы я им… Напьюсь я сегодня, — уже прошептал он. Лицо его было до болезненного бледным, низко склонив голову, тёр он ладонями виски. — Голова болит, — прошептал он.
— Мне, что ли, с тобой напиться, — не шутя, произнес Данил. — Умеешь ты, Федор, настроение испортить. При мне тоже, сколько раз хамили, и я — как и все, молчал. Не мое дело. Не мне же хамят… Умеешь ты настроение испортить, — подытожил он. — Пойдем, звонок через пять минут.
— А что у нас?
— Паневина, педагогика, — ответил Данил.
— Точно напьюсь… — он поднял голову к небу. — Где она сейчас, эта Галя.
— Ну, ты уж совсем, — укорил его Данил.
— Ладно, пошли, — взглянув на Данила, он улыбнулся, — пошли, а то правда — совсем я.
Высидев первую пару, после он подошел к Паневину.
— На вот, — протянул ему пакет. — Гале отдашь.
Паневин молча взял пакет.
Больше не разговаривая с ним, Сингапур дождался Данила, вместе вышли на крыльцо, где курили человек десять парней с худграфа. Поздоровавшись, с кем не здоровался, Сингапур отошел в сторону. Данил, постояв в общей компании, подошел к Сингапуру.
— Сегодня наши, после лекций собираются к Кристине сходить, навестить ее. Я слышал, ты в пятницу у Димы там начудил.
— Видишь как, — покосившись на компанию однокурсников, ответил Сингапур, — не начудил бы, не вспомнили бы Кристину. И, поди, разберись, — заключил он. — Ты знаешь, — помолчав, сказал он, — я, наверное, тоже ее проведаю. После них, конечно, — сказал он, увидев лицо Данила.
— Думаешь, стоит?
— Думаю, стоит. Впрочем… Там видно будет. Они же у нее не допоздна. Часов в девять зайду к ней. Примут — хорошо. Нет… — он смолк. — Ладно уж, — прошептал он, глядя на угрюмые, залепленные снегом автомобили. Не было видно ни тротуаров, ни асфальта, вместо улицы — грязная рыхлая лужа, по которой, утопая и хлюпая, кутаясь в серые, сырые одежды, спешили люди… И снег, липкий нескончаемый снег.
— Знаешь, чего я боюсь, Данил? Сорваться. Копится все, копится. Галя, алкаши наши засранцы, все эти вот красивые люди, хамы эти из автобуса… Возьму вот, заставлю себя,