Пока россияне ждали нового царя, патриарх Гермоген волею Господа Бога собрал всех именитых бояр, князей, дьяков, кои заседали в Боярской думе, и приговорил им избрать из своего круга правительство из семи мужей. И такое правительство родилось, и россияне назвали его Семибоярщиной. Рьяно взялось правительство за дело. И первым деянием Семибоярщины были сборы посольства к королю Сигизмунду. Правители торопились. Особо настаивали на скорой отправке послов князья Фёдор Мстиславский и Иван Воротынский. Но проявляли они не свою волю, а действовали по команде гетмана Жолкевского, который тайно прислал в Москву своих людей. Однако полного согласия у Семибоярщины не было. Член правительства князь Иван Романов доказывал на заседании в Грановитой палате:

— Нет нужды в послах. Жигмонд не отдаст нам своего сына. Да нам он и ни к чему. Москву нужно уберечь от поляков, кои подбираются к ней. Вон гетман Жолкевский уже в селе Хорошеве сидит. В семи верстах. Эко!

Фёдор Мстиславский никогда не питал добрых чувств к Ивану Романову: молод, настырен. И потому Мстиславский урезонивал его круто. И глухой трубный голос его наполнял Грановитую палату:

— Ты, князь, молод чинить нам помехи. Мы выполняем волю патриарха. Потому говорю: посольству быть и оно пойдёт. Твоя же супротивность нам ведома, и не желай себе худа!

Той порой дьяки Посольского приказа, под присмотром князей Андрея Голицына и Бориса Лыкова, составили списки тех, кому идти под Смоленск.

И первыми в этом списке значились митрополит Филарет, князь Василий Голицын и боярин Захар Ляпунов. А далее за этими именами значились в списках ещё 1242 мужа разных сословий, представляющие почти все области России.

Когда Авраамий Палицын зачитал сей список правителям, князь Романов вновь взбунтовался:

— Одумайтесь, державные головы! Не бросайте Русь в разорение! В иные годы и трети того не отправляли в иноземные державы!

— Да пойми ты, голова садовая, король Жигмонд должен знать, что мы всей землёй просим! — возразил князю Ивану князь Трубецкой.

Иван Романов не успокоился, помчался домой, уведомил Филарета:

— Брат-батюшка, эко надумали: тыщу триста послов шлют к ляхам! Сие не посольство, но шествие рабов в стан победителя!

— Истинно говоришь, брат мой. Рабы и есть, как к ханам в орду ходили. Я такого посольства не поведу.

— К патриарху нужно идти, он образумит тупые головы.

— Твоими устами да мёд бы пить, — согласился Филарет.

На другой день с утра он отправился в Кремль. В пути встретил князя Василия Голицына и спросил его:

— Не ты ли надоумил собрать такую ораву послов, кою нам с тобой вести?

— Плохо подумал обо мне, владыко. Правители закусили удила, и теперь их понесло невесть куда, и не остановишь. Худо ещё и потому, что с нами идёт князь Иван Куракин, слуга поляков, — посетовал князь Василий.

— Вот я иду к патриарху, и ты иди со мной. Что он скажет, тому и быть.

Гермоген ещё не ведал того, что замышляли правители. А когда выслушал Филарета и Голицына, задумался. Да пришёл к мысли о том, что затея Семибоярщины не лишена злого умысла. В самом деле, размышлял он, великое посольство не удивит короля Сигизмунда, он только порадуется затее московитов. Сам же и десятой доли послов не пожелает увидеть, а примет в лучшем случае пять-десять человек в своём полевом шатре. Тогда, спрашивается, зачем сие представительство от «всей земли российской?».

— Вижу, дети мои, замысел правителей в том, чтобы очистить Москву от неугодных им мужей. Токмо так сие открывается. Да нужно посмотреть списки, дабы мысль окрепла.

— Святейший, мудрость твоя нам ведома. И мы в согласии с тобой, — ответил князь Голицын. — Потому веди нас в Грановитую, там и откроем истину.

Гермоген понимал, что вольность и безрассудство семи бояр дорого обойдутся державе. Гетман Жолкевский, который стоял в двух часах ходу от Москвы, как только узнает, что из стольного града ушли почти пять тысяч россиян, способных защищать стольный град, тотчас двинет своё войско, дабы захватить город.

И подумал Гермоген, что глава вредной затеи — князь Фёдор Мстиславский. Это он с первого же дня, как встал у власти, подмял под себя другие головы правителей, верховодил над ними и вёл двойную игру с ним, патриархом. И нет поди силы, способной заставить Мстиславского творить дела во благо державы. Гермоген знал, что повлиять на князя Фёдора он не может, разве что в его воле предать отступника анафеме. Патриарх и князь-боярин всегда были недругами. Мстиславский не скрывал этого и при всяком удобном случае пытался ущемить главу церкви. Но святейший всегда ставил интересы отечества выше личных амбиций и потому сказал:

— Идём же в Грановитую. Да пусть сумасброды не ждут милости. Наложу клятву!

И они отправились в главный Кремлёвский зал, где полными днями пребывали правители. Гермоген нашёл всех, кроме князя Фёдора Шереметева, который тоже не был в согласии с Мстиславским и его единомышленниками.

— Заблудшие овцы, — начал патриарх, поднявшись на возвышение, — я пришёл сказать, чтобы образумились и не творили безрассудное. Токмо врагам нашим на руку ваша затея, отправить под Смоленск столь неразумно сбитое посольство. Проводите в путь седмицу умнейших, и дело с концом.

Фёдор Мстиславский сдерзил отчаянно, но без страха перед отцом церкви:

— Ты, святейший, стар, и тебе пора токмо молиться Господу Богу, но отойти от державных дел.

— Не дерзи, раб Божий. Это тебе пора уйти в вотчину и там пасти гусей. А ты творишь неразумное и вводишь русскую землю в конфуз. Виданное ли дело, чтобы посольством шла тьма!

— Так мы приговорили, так и будет, — твёрдо заявил князь Мстиславский. — Тебе же, князь Василий, и тебе, митрополит Филарет, скажу: вам великая честь оказана. И потому собирайтесь с Богом в путь, а святейший за вас помолится.

Гермоген погрозил наложить-таки на правителей клятву. Но они не сдались. И вскоре по Китай-городу, по Белому городу, по подворьям многих земель, кои имелись в Москве, начались сборы в дорогу. Собиралась армия. Только одной прислуги, возничих, писцов, стражников, боевых холопов набралось больше четырёх тысяч. Готовились тысячи лошадей, колымаг, рыдванов, телег, крытых возков. На телеги было положено тысячи пудов хлеба, круп, мяса, рыбы, сена, овса. Знали же послы, что никто их в польском стане не накормит и нигде ничего в округе не купишь. Все селения ляхи давно ограбили. И дабы не голодать, надо было везти весь припас с собой. К тому же никто не знал, на какое время послы покидали Москву. Явно же не на неделю, но на месяцы. Да так оно и вышло.

В Москве во время сборов было беспокойно. Москвитяне, привыкшие к многому необычному, такого чудачества не видывали. На улицах собирались толпы горожан, судили-рядили, выпытывали у посольской челяди, куда они «навострили сани», уже не бегут ли из Москвы, кою поляки обкладывали. В городе появились шайки разбойников, случилось много грабежей, особенно в ночь накануне отъезда. И немало послов остались без съестных припасов и тягла.