собой мешки с кошачьей жрачкой.

Она приглядела себе местечко в дальней укромной аллее.

Там лежал большой замшелый камень.

Мадам распаковывала на нём кошачье угощенье. И ватага пушистых тварей устремлялась к ней со всех концов погоста.

Зачиналась пирушка.

Ух, как они гоношились и кружились!

Ух, как они жировали!

Это была восхитительная, душераздирающая сцена.

7

На кладбище Монмартр лежал прах Шарля Фурье – великого утописта.

Он, как и старый Берроуз, был другом кошек.

Это он придумал НОЧНУЮ МЕБЕЛЬ, с которой экспериментировал Берроуз.

Его могила сильно отличалась от прочих.

Это была совершенно РУССКАЯ могила.

То есть бедная, нагая.

Проржавевшая металлическая оградка, а внутри – холмик сырой (почему-то всегда сырой) землицы.

И обветшалый камень.

Никакой помпезности, никакой бравурности: бедность.

Как это случилось, что могила Фурье избежала буржуазной нищеты, царившей в Париже?

Не знаю.

Вообще говоря, я эту могилку нашёл случайно.

И сразу душой к ней прилепился.

И стал таскать цветы с памятника Далиды – Шарлю Фурье, утопическому коммунисту.

У Далиды было много роз, хризантем, георгинов.

А у Фурье – ничего, нисколько.

Вот я и приносил ему розы.

А однажды стащил с кенотафа Эмиля Золя горшок с кукурузным стеблем.

Это был для Фурье подходящий подарок.

Как сообщает Ролан Барт, Фурье умер среди цветочных горшков: у него от растительной красоты остановилось сердце.

8

А теперь мне нужно признаться: я читал Фурье очень мало.

Почти и не читал вовсе.

Ну и что же?

Любить автора книг – это не обязательно читать его книги.

Любить автора можно по-разному – и так, и эдак. Я полюбил Фурье, потому что его любили Вальтер Беньямин, Ги Дебор, Ролан Барт, Жиль Делёз и Джорджо Агамбен.

Я через них в него влюбился.

Я очаровывался своим смутным представлением о Фурье, которое вынес из вторичного знания о его идеях.

Но я понял, кажется, основное: Фурье учил жить не так, как живут люди, а совершенно иначе, абсолютно по-другому, навыворот, вопреки, задом наперёд, наизнанку.

Он хотел, чтобы люди жили, ни к чему себя не принуждая и делая только то, что они страстно любят!

А если кто-то ничего не любит – пусть себе спокойно гуляет!

Девизом Фурье было: «Делай только то, что любишь – а иначе себя погубишь».

9

Можно сказать и так: я влюбился не в книги Фурье, а в его воображаемое тело – живое тело, которое я воображал, лёжа в своей парижской постели.

Это было прекрасное тело, рядом с которым Бриджит Бардо – уродка.

10

Ну и вот: могила Фурье стала моей Меккой – конечным пунктом моего парижского хаджа.

В Америке я совершил паломничество к здравствующему Берроузу, а тут – к Фурье, лежащему на монмартрском погосте.

Я стоял там и ловил кайф.

Разумеется, не религиозный, а ребяческий, несерьёзный кайф.

Я воображал себя фурьеристом-коммунистом!

Но ведь удовольствие, кайф – это как раз то, что и следует получать от текстов Фурье, если верить Ролану Барту.

Барт считал, что если есть удовольствие от текста, значит, всё в порядке.

Ну а я получал удовольствие не от текстов, а от своих фурьеристских эротических фантазий.

Но разница тут небольшая: удовольствие – фундамент.

Фурье учил наслаждаться всем, что есть на свете: дынями, пирожками, цветами, грушами, телесной любовью, детскими играми, гирляндами, звёздами, облаками, ракушками, кошками, грязью, братскими отношениями, морем…

Он учил наслаждаться даже деньгами!

И их отсутствием тоже.

Это – великолепно.

Я кое-чему у него научился.

И другие, как оказалось, тоже.

11

Однажды, придя на могилу Фурье, я встретил его последовательниц, прозелиток, подлинных фурьеристок.

Их было четыре (по числу евангелистов): Одетта, Иветта, Генриетта и Лила.

И они, конечно, были лесбиянки.

12

Всякий, кто знаком с писаниями Фурье, знает: он обожал и уважал лесбиянок.

Ролан Барт сообщает о любви Фурье к лесбиянкам.

Лесбиянки были для Фурье воплощением эротической инициативы, предприимчивости, игры, непоседливости и эксперимента.

Берроуз, кстати, тоже относился к лесбиянкам благосклонно.

13

Итак, я встретился с лесбиянками на могиле Фурье: они стояли и тёрлись ягодицами об оградку.

– Bonjour, – сказала Лила.

Это была девушка острая, как рапира.

– Бонжур, – ответил я, смутившись.

Дело в том, что я знал по-французски только три слова: bonjour, au revoir и merde.

Лесбиянки это сразу поняли и перешли на английский.

– Ты, я вижу, наш, – сказала Иветта.

Она была похожа на Нефертити.

– Ваш? – не понял я.

– Иветта имеет в виду, что у тебя клитор, а не пенис, – сказала Генриетта.

Она была чёрная-чёрная, но с очень белыми глазами.

Генриетта обнимала Лилу, а Одетта обнимала Иветту.

Они продолжали тереться о решётку, окружавшую могилу.

Тут я заметил, что у Одетты и Лилы были татуированные веки, но что именно на них было вытатуировано, разглядеть было невозможно.

– Ты любишь Фурье? – спросила Одетта.

Она была великолепна, как те девушки, которых рисует Роберт Крамб – потрясающий художник.

Она стояла и трогала свой лобок, свои груди.

– Люблю, – сказал я.

– А ты принёс ему какой-нибудь подарок? – спросила Лила.

Я объяснил им, что обычно приношу Фурье украденные у Далиды розы.

– Этого мало, – сказала Иветта. – Ты должен подарить ему что-то исключительное и сокровенное – какой-то очень специальный подарок.

Я стоял и хлопал глазами.

– Чего стоишь? – возмутилась Одетта. – Поройся у себя в голове, поройся у себя в карманах.

Моя голова была пуста, как обычно.

К тому же я страшно конфузился в присутствии этих обворожительных фурьеристок.

– Поройся в карманах! – закричали они хором.

Тогда я залез в свои штаны и обнаружил там два карандашных огрызка, украденных у Берроуза в Лоуренсе.

Я извлёк их на свет и воскликнул:

– Это карандаши Уильяма Берроуза – автора книги «Голый завтрак»!

И лесбиянки закричали:

– Уильям Берроуз?! Мы его читали! Хороший писатель! Это его карандаши? Так ведь это самый лучший подарок!

14

Фурьеристки выхватили у меня из руки оба карандашных огрызка.

Они рассматривали эти обломки – в полном восторге.

Один карандаш они тут же закопали под могильный камень.

Это и был сокровенный подарок великому утописту – от меня, от Берроуза, от четырёх обворожительных лесбиянок.

– Фурье будет рад, – сказала Генриетта.

– Ещё бы, – подтвердила Лила.

– Фурье и Берроуз – пантера и чёрная кошка, – сказала Одетта. – Они кузены.

– Охуительное сравнение, – сказала Иветта.

15

А потом