– У него сегодня сдвинулись все встречи, – та пролистала толстый ежедневник, большинство страниц которого оказались незаполненными.

– Я подожду, – решительно отреагировала Оливия, которой стало ясно, что никаких важных встреч у куратора совершенно пустой галереи скорее всего нет. – Дайте мне, пожалуйста, аудиогид, я пока осмотрю экспозицию…

Дама пожала плечами и выдала ей аппарат, активировав на нем какие-то кнопки.

– Первый этаж – скульптура, второй – рисунок и живопись, – индифферентно произнесла она, доставая из сумки губную помаду.

Поблагодарив, Оливия вошла в первую дверь.

Пространство было небольшим, но хорошо спланированным: на невысоких постаментах по центру зала стояли бронзовые копии известных работ Монтравеля, а на продольных полках за стеклами красовались статуэтки.

В углу зала находилась винтовая лестница с указателем «Продолжение экспозиции». Этаж, посвященный живописи, заинтересовал Оливию гораздо больше. В аккуратных деревянных рамках висели эскизы, пейзажи, а также портреты, на большинстве из которых была изображена Дора. В углу одного из рисунков присутствовала подпись с монограммой: «Щедра Багряного берега[30] флора: алая роза, олеандр и Дора». Этот этюд-посвящение вновь невольно навел Оливию на мысли о драматичном красном цветке, который упоминался в письмах Доры несколько раз…

– Господин Фуко только что позвонил, – раздался бесцветный голос дамы-администратора откуда-то снизу. – Он освободился и планирует пообедать в Люксембургском саду! Найти его легко: в хорошую погоду он всегда проводит время на площадке для петанка.

В саду оказалось многолюдно. Скамейки были облеплены студентами, которые, переговариваясь и хохоча, жевали свои безразмерные бутерброды. По широким аллеям носились малыши с поролоновыми мячами, пока их няни эмоционально перемалывали в сторонке последние сплетни. По кольцевой дорожке уверенным синхронным аллюром бегала группа атлетичных красавцев в спортивной форме с надписью «Pompiers de Paris»[31], а на прямоугольной площадке, покрытой мелким гравием и песком, кипела нешуточная борьба: четверо мужчин, сбросив пиджаки и куртки, по очереди швыряли блестящие стальные шары в одном и том же направлении.

– Эй, Ришар, ты оторвал ногу, это не по правилам! – возмущался игрок анемичного вида, испепеляя взглядом полноватого, но подвижного Ришара.

– Успокойся, Клод, уж я-то знаю, как играть! Достань-ка лучше рулетку да измерь, кто положил шар ближе к кошонету, – невозмутимо отвечал Ришар.

Сделав то, о чем его просили, Клод озабоченно почесал затылок.

– Ладно, пусть теперь бросает Филипп! Разница в его пользу.

Оливия тут же выхватила взглядом фигуру Филиппа Фуко – в том, что этот господин в запылившихся кожаных туфлях, вельветовых штанах и кремовой рубашке с запонками и был куратором галереи Монтравеля, у нее не возникло сомнений. Если остальные выглядели как скромные пенсионеры, коротающие дни за любимой игрой, то элегантный Фуко смахивал на зажиточного буржуа, удравшего от надоедливой жены в парадной амуниции под предлогом очень важного дела.

Не решаясь прерывать напряженную игру, Оливия присела на один из металлических стульчиков, стоявших в качестве трибуны для зрителей за низкой оградкой. Через несколько минут партия была закончена: судя по восторженным возгласам, победа досталась команде Фуко. Тот распрощался с компаньонами и направился к выходу с поля.

Дав ему накинуть пиджак, Оливия приблизилась.

– Добрый день, месье Фуко… Я ведь не ошиблась?

Мужчина перевел на нее недоумевающий взгляд.

– Меня зовут Оливия Илиади, мы договаривались о встрече.

Фуко хлопнул себя по лбу узкой ладонью:

– Боже мой, приношу свои извинения, мадмуазель… Никак не слажу с этими электронными календарями. С бумагой было как-то проще, но настали такие времена… весь мир сейчас оцифровывается. Я собирался пообедать, может, составите мне компанию? Заодно и поговорим…

Оливия кивнула и они направились к небольшому оливково-зеленому павильону, расположенному неподалеку от площадки для петанка.

Заказав еду, приступили к беседе. После победы Фуко пребывал в благостном настроении и бросал на Оливию заинтересованные взгляды. Он был словоохотлив, и Оливии не пришлось использовать никаких специальных приемов, чтобы вытянуть из него информацию.

– Да-да, все верно, большая часть коллекции после смерти Доры Валери была продана Люпенами! То, что вы видели в галерее, – сущие крохи… Часть этих экспонатов Дора передала нам сама, часть досталась от ее наследников.

– Скажите, а писем или каких-то других личных свидетельств у вас нет?

– Вся переписка Монтравеля, представлявшая интерес, хранится в его доме-музее в Кольюре. А у нас, в основном, предметы искусства.

– Понятно… Я читала в одной из монографий, что Дора вела дневник. Вы же близко ее знали и поддерживали дружеские отношения?

– Что-то не припомню, чтобы она мне об этом рассказывала. Дора Валери была очень разносторонней женщиной с массой увлечений. Она занималась коллекционированием, сочиняла стихи, замечательно пела – даже выступала во время оккупации с концертами в маленьких парижских забегаловках и кабаре…

– …перед немецкими офицерами?

– Что вы, – Фуко вмиг посерьезнел. – У коллаборационистов были свои места – роскошные рестораны на Елисейских Полях и бульваре Сен-Жермен. А на Монмартре и на Монпарнасе работали «народные» бистро, где давали обеды-спектакли для борцов Сопротивления и простых обывателей.

– Такая невероятная судьба… Неужели она не оставила никаких мемуаров?

– Мне о них доподлинно неизвестно. В наших запасниках хранится какая-то вторичная корреспонденция на русском языке, но, согласно оценке экспертов, она не представляет никакого интереса. Дневниками это не назовешь. Так, обрывочный поток сознания – всего несколько страниц. Я, правда, сам не имел возможности с ними ознакомиться, русским не владею.

Непроизвольно понизив голос, чтобы не вспугнуть внезапную удачу, Оливия спросила:

– Скажите, а на эти записи можно взглянуть?

– Они не являются частью постоянной экспозиции. Но, коль уж я перед вами провинился, забыв о назначенной встрече, так и быть, пойду на уступку, – он взглянул на часы. – У меня есть еще немного свободного времени до приезда большой группы из Руана, так что, если хотите, я вам их покажу. Регламентом это не возбраняется.

Через десять минут они уже сидели в кабинете Фуко, где царил безупречный порядок. Куратор приспустил плотные римские шторы и принес откуда-то коробку со сложным шестизначным номером и несколькими архивными печатями. Перебрав папки, он достал самую тонкую и раскрыл ее перед Оливией.