– Удивляюсь! Сашка – тот задиристый малый был и упрям, а ты какой-то мягкий, вроде, не купеческой закваски.

– Дак вот из-за его задиристости мы и пострадали! Он вёл себя с инородцами, как хан татарский. Хочу – казню, хочу – милую! У должников забирал всю пушнину и даже саночных оленей, бросая на произвол судьбы. А знаете, что для инородца олени?! И охота, и рыбалка, и кочевание. Никому не уступал ни копейки. Должников бил и тех, кто безропотно не повиновался. Вином инородцев спаивал. Причём беспатентным. Захмелеют, и начинаются драки, стрельба из ружей. Много людей погибло из-за вина. Старосты написали прошения Иркутскому генерал-губернатору. Начались следствия, суды. И меня замели одной и той же метёлкой вместе с братом. Ему сразу определили место ссылки – город Балаганск. А нас с его женой выдворили из Енисейского округа без права въезда на пять лет. К кому только не обращался, чтобы разобрались до конца по моему делу. Приходят одни отписки. Решил пойти на приём к Горемыкину. Он принимал постановление о моём выдворении.

– А постановление приняли персонально по тебе?

– Нет! Сразу по троим.

– Боюсь я, Иннокентий, ты ничего не выходишь. Ваше дело приобрело и политический окрас. Эксплуатация инородцев русскими и избиение. Здесь шовинизмом попахивает. А Иван Логгинович Горемыкин не сможет понять тебя, что в вашем деле политики нет никакой. Были обыкновенные бесчинства самодура Александра Киприяновича Сотникова. Я тебе в этом деле решающе не помогу. С начальником канцелярии договорюсь о записи на приём к министру, но словечко замолвить не смогу. Я с Горемыкиным лично не знаком. Но отзывы, как о человеке, неутешительные. Перестраховщик. Всегда опасается в государственных делах: как бы чего не вышло. Он тебе ответит, чтобы ты добивался прощения у местных властей. А местные не хотят вашего возвращения. Не желают смуты среди инородцев. Но коль приехал, то всё-таки надо попытаться переубедить Горемыкина, ссылаясь на предыдущее прошение и клевету недоброжелателей, очернивших тебя.

– Да я, Фёдор Богданович, и не хотел просить вас помочь. Ехал в Санкт-Петербург на «авось». Я даже сомневался, простите меня, живы вы или нет. Но советы ваши усвоил. Может, они и пригодятся при встрече с господином Горемыкиным. Я понимаю, задача власти спасти инородцев от вымирания. И я, и Александр кормили эти народы. А начал благородное дело ещё мой дед Михаил. Сотниковы, как вы знаете, уже в третьем поколении обеспечивают инородцев и провизией, и орудиями охоты. Мы решали задачу власти, а самих нас эта власть и выстегала.

– К сожалению, так не только в России. В Европе власть тоже держится на произволе. Мелких воришек бьют, а крупных – стараются не замечать, боятся и заискивают перед ними. Я вспоминаю, как дружил твой отец с инородцами. И по своим наблюдениям, и по отзывам туземцев. Я пять месяцев пробыл в низовье, встречался со многими и разными людьми, но слова худого о Киприяне Михайловиче не слыхал. Да и Сашка рос в тех нравственных рамках, которые были приняты в вашей семье. По моим соображениям, не мог он стать жестоким. Для меня это загадка: от кого он напитался, где нашел кладезь жестокости?

– Впитал от жизни. Пётр Михайлович после гибели наших родителей преподал Сашке двухлетний урок жестокости. Во-первых, половину имущества отца, даже большую часть денег дядя взял себе и начал выбивать из Сашки чувство хозяина и стремление к самостоятельности в домашней сиротской жизни. Он бил Сашку, унижал, заставлял выполнять батрацкую работу А брат мой, не по годам был силён, двумя пальцами гнул пятаки, поначалу терпел, думал, дядя Петя угомонится. А у того аппетит к истязаниям рос и рос. И однажды Сашка дал сдачи. Схватил шашку и смаху разрубил стул, которым защитился дядя. Сашка уже тогда подозревал, что в гибели отца виновен родной дядя. Он завладел печатью отца, банковскими счетами. Купил дом в Енисейске и пассажирско-буксирный пароход. Через два года мы с Сашкой переехали в выселки Мало-Дудинское к своему опекуну Степану Петровичу Юрлову. Всё и ожесточило Сашку. Он в итоге доказал, кто был убийцами наших родителей. Бывшего батрака Акима вынудил повеситься, а дяде Петру перед смертью сказал, что он главный убийца своего брата. Что он – Каин!

Фёдор Богданович слушал и качал головой:

– Да у вас драма похлеще Шекспира. Сколько смертей из-за этого пресловутого богатства, сколько сломлено людских судеб из-за золотого тельца! А я думал, купеческая династия Сотниковых к концу прошлого века станет капиталистами, откроет на Таймыре медные рудники и шахты и будет служить на благо России. Чувствую, ваша жадность поглотила большие цели, какие ставил перед собой Киприян Михайлович. А жестокость, движимая жадностью, развалила род Сотниковых. Не ожидал я такой грустной и страшной вести. А какие надежды возлагал отец на своих потомков, имея в виду прежде всего вас, сыновей! Ну что ж! – хлопнул он себя ладонями по бёдрам. – Такова судьба России. У нас никогда не любили богатых. Да, вероятно, и не полюбят. Потому что страсть к наживе у нас сильнее любовной. Богатым завидуют и радуются, если их богатство горит синим пламенем.

– Не оправдали мы надежд отца и матери. Может, сиротство помешало. Может, не научил никто гибкости. Да и торг мы вели по старинке! В низовье купцов развелось тьма-тьмущая! Мы стали теряться в этой торговой круговерти. Думаю, сметут нас более молодые и напористые силы с новыми идеями и большим капиталом.

– Да и вы молодые! Вам ещё лет по двадцать-тридцать служить выбранному делу. Надо искать новое в торге. А спасать инородцев должно государство. Надо выводить их из первобытно-общинного неустройства за счет государственных субсидий. И не бояться, что, нарушив их бытовой уклад, приведём к гибели. Надо глубже изучать историю. Все народы когда-то кочевали, но затем осели, без сожалений расстались с кочеваньем и стали жить в городах и сёлах, улучшая бытовой уклад, ища наиболее рациональные способы выживания и взаимодействия друг с другом. Пора нам отбросить нерациональное, отжившее, давно не оправдывающее себя и тормозящее движение инородцев к прогрессу. Надо учить их грамоте, постепенно выводить из кочеванья на оседлость и создать условия для созидающей жизни на каждом станке.

– А согласятся ли они на оседлость?

– Не все, но согласятся! Только надо, чтобы на каждом станке оседлый инородец мог заработать на кусок хлеба. Чтобы их общины могли обеспечивать своих членов дарами природы за счёт артельного отстрела дикого оленя, промысла рыбы, охоты на зверя. Но для того нужны и российские, и местные законы об инородцах. А вот правительство за три века, кроме хлебозапасных магазинов, ничего для них не создало. Всё на самовыживании. Нужны не бумажные, а действующие законы. Но не такие, по каким вас выдворили с низовья. Я, если откровенно говорить, хоть и академик, но до сих пор так и не понял: преступления ли породили законы, или законы породили преступления? И когда в каком-нибудь житейском деле мне приходилось быть судьёй, то я в здравом уме, как король Лир, думал о собственном помешательстве: стоило только вникнуть в историю преступлений закона. И видишь: «Виноватых нет»! Правовые учреждения, законы – это только обуздывает зло, а добро создать не может. Земля наша напоминает исправительный дом. Условия в нашей России неудобны для общего благоденствия. Человек тут легко обозливается и легко падает. А для сдерживания злых и падших людей и существует вероучение о благодати, которая в церковном единении восполняет и регулирует вселенскую правду. Говорю это как атеист, как академик, кое-что знающий о секретах мироздания.