– Я считаю, нравственный закон выше юридических. А нравственная правда равносильна Божьей правде, чище которой пока в мире ничего не придумано, – произнёс задумчиво Иннокентий Киприянович.

– Но я ведь говорил, Горемыкин не чтит нравственные законы. Он блюститель и исполнитель юридических норм и ему плевать, что несовершенный закон положил между молотом и наковальней ни в чём не повинного человека. От человека, избитого молотом закона, не дождёшься, что он подаст голос в свою защиту и обвинит молот в несовершенстве.

На следующий день академик с Иннокентием Киприяновичем были у начальника канцелярии министра внутренних дел России. Тот записал в книгу регистрации, подобрал в земском отделе все прошения Сотникова, вник сам в их содержание, подготовил для ознакомления Горемыкину. И назначил день и время аудиенции с министром.

– Ровно через неделю, в семнадцать ноль-ноль, я жду вас в канцелярии! – сказал начальник и указал на дверь, давая понять, что встреча закончена.

Снова их домой вёз тот же разговорчивый кучер.

– Ты, братец, коль на язык бойкий, повози моего гостя по городу, покажи Санкт-Петербург. Он здесь впервые.

– Добро! – засмеялся кучер. – Предлагаю завтра в десять утра. Устроит?

Иннокентий Киприянович согласно кивнул.

– В десять у парадного! – повторил весёлый ямщик.

***

Иннокентий Киприянович уезжал огорченным из российской столицы. Министр внутренних дел России Иван Логгинович Горемыкин лишь посочувствовал ходатаю, посокрушался произволом судебных органов на местах, рассматривающих «сырые дела» без проведения тщательного дознания и следствия, допускающих много ошибок и нарушений уголовного и процессуального кодексов.

– Мужайтесь, молодой человек! А что касается имущества, приказчик имеет права реализовать его по вашему усмотрению! Скажите вашим оппонентам: смотрителю и помощнику туруханского пристава, что Горемыкин разрешил устно продажу вашего движимого и недвижимого имущества. Не послушают, телеграфируйте мне. Я их быстро поставлю на место! – посоветовал седовласый блюститель общественного порядка в России.

– Дак где же в России правда, Иван Логгинович? – спросил удрученный таким ответом Сотников. – Её нет в губерниях, нет в столице! Укажите мне место, где живут правдой?

Иван Логгинович заулыбался и участливо сказал:

– Праведник лишь на небеси! – поднял он указательный палец вверх. – А мы с вами на земли. И дорогу к правде все ищут. Но до сих пор, к сожалению, так и не отыскали. Наверное, нет её на земле.

Купец сел в поезд и вспомнил слова Анны Михайловны, что этот визит в Санкт-Петербург ничего ему ни сулит. Её предчувствие оправдалось. Иннокентий Киприянович настроился на возвращение в Красноярск и продолжение ссылки. Он понимал, что не будет сидеть сложа руки, а будет писать и писать прошения, пока не закончится запрет на въезд в Туруханский край.

В январе 1903 года Иннокентий Киприянович направил ещё одно прошение на имя нового министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве с приложением к нему двух текстов общественных одобрений, подписанных ста тремя жителями станков и кочующими инородцами, а также тремя местными священниками: отцом Ермилом Карповым, отцом Александром Перепёлкиным и отцом Павлом Поповым. В одобрении говорилось, что «Иннокентий Киприянович вёл торговлю с инородцами по умеренным ценам, относился к ним вежливо и человеколюбиво. Давал товары в долг и терпеливо ждал возврата долгов. Среди остальных купцов выделялся мягким, покладистым и трезвым характером. В его образе жизни не замечалось ничего предосудительного. Своей благосклонностью, стремлением понять инородца и войти в его бедственное положение он снискал к себе уважение и особое доверие у населения».

Но его благонадёжность и нравственное превосходство перед другими не получило удовлетворения, в частности, у чиновников земского отдела и у министра внутренних дел Плеве. Они остались незамеченными. После рассмотрения его ходатайства он просил в письме вернуть ему общественное одобрение. «/Может быть, мне в жизни придётся поступить на службу, и эти общественные удостоверения будут вместо рекомендации. Правительство меня разорило и очернило из-за клеветы злых людей. Нигде не мог я найти правды и истинного закона и сейчас обижен и разорён правительством»./

Иннокентий Киприянович на прошение получил отказ, адресованный Иркутскому генерал-губернатору. А тот от своего имени переправил новому губернатору Енисейской губернии Николаю Александровичу Айгустову. Не мог «ярый борец с крамолой» Вячеслав Константинович Плеве простить Сотниковым бесчинства над инородцами.

***

Елизавета Никифоровна дала телеграмму в Балаганск о своём выезде с сыновьями поездом пятнадцатого июля до станции Заларинской. Александр Киприянович попросил Анастасию приготовить в дорогу еду, воду для питья и для мытья рук, четыре ложки, четыре вилки, полотенце и четыре кружки. Она всё сложила в дорожный саквояж и поставила в погреб. Александр Киприянович заказал дилижанс с четырьмя подушками. Через день, рано утром, он выехал на тройке белых лошадей и направился на железнодорожную станцию. Надо было успеть к двум часам пополудни к приходу поезда. Дорога шла через тайгу мимо небольших сёл. На одной из почтовых станций лошадей накормили овсом, напоили, смазали колёсные оси дёгтем, подтянули подпруги, пообедали с кучером и поехали дальше. Солнце висело над головой, вгоняя в пот и лошадей, и седоков. Скоро оно скрылось за верхушками деревьев. Таёжная прохлада взбодрила и людей, и животных.

Александр Киприянович посмотрел на часы. Было четверть второго.

– Не волнуйтесь, через двадцать минут будем у железки. Сейчас проедем последнее село, а рядом – железнодорожная станция, – успокоил кучер. – Обратно двинем, жара спадёт! Ваши гости в поезде сильнее намытарятся в вагонной духотище, чем в тарантасе. Как ни говорите, а свежий воздух жару гасит.

– Ничего, не масляные, не растают. Хотя они коренные тундровики, где морозы за пятьдесят, а лето – короткое и прохладное. Правда, недели три иногда удаётся теплом понежиться. И то лето на лето не приходится, – рассказывал Сотников о низовье.

Подъехали к вокзалу, отпустили подпруги, закурили. В ожидании поезда в тени деревьев уже стояло несколько заказанных конных экипажей. Кучер пошёл к ямщикам.

– Узнавали? Красноярский не опаздывает? – спросил он.

– Дежурный сказал, задерживается на полчаса. Но последнюю тоннель уже прошёл. Значит, скоро будет, – ответил бородатый возница. – Поглядывай, дымок покажется, значит «чих-пых» катится.

Сели в тенёк под деревьями, опять набили трубки, прикурили и прислушивались к свисткам паровоза.

– Я лучше похожу, – сказал Александр Киприянович. – С непривычки задница побаливает. Хоть у тебя и на рессорах, но седалище моё ямы все прочувствовало.

– Это бывает. Поездили б с моё, то семьдесят вёрст и не заметили. А рессоры? Как ни рессорь, ямы есть ямы! – сказал кучер.