– Может, пополним список еще одним? – Я приподняла голову, но это ничего не изменило. Спину свело, а угол обзора остался прежним. Правда, под таким углом задницу Ком Хена мне лицезреть еще не приходилось.

– Висите уж, Лика, вам и так будет завтра очень плохо. И мне тоже нехорошо. Не будем усугублять. Поверьте, угрызения совести вам обеспечены.

– Почему? – удивилась я, снова прокручивая в голове события сегодняшнего вечера. – Я же не сделала ничего плохого.

– По себе сужу, – буркнул Ком Хен.

– А-а-а, – протянула я и отключилась.

Самым элементарным образом. Это не было обмороком или сном. Просто в один момент как будто кто-то щелкнул тумблером, и в себя я пришла, когда за окошком уже было светло.

Так голова у меня не болела никогда. Сначала я даже не могла сообразить, где нахожусь. Попытки пошевелиться закончились новым, еще более сильным приступом. В висках звенели тысячи колокольчиков. Тусклый свет хмурого осеннего утра резал глаза даже сквозь прикрытые веки.

При воспоминании о том, что вообще-то нужно в университет на пары, попыталась подняться, но стало еще хуже. Я тут же со стоном рухнула на подушки. Когда смогла пошевелиться и открыть глаза, то заметила, что на тумбочке рядом с огромной кроватью стоит чашка – в ней находился мерзкого вида и запаха отвар, а рядом две таблетки аспирина и записка.

Начало мутить, едва я осознала, что рано или поздно придется ее прочитать. Решила сначала принять таблетки и запить их непонятной жидкостью. Подозреваю, все это в подарочек мне оставил Ком Хен. Вряд ли я вела вчера себя настолько развязно и плохо, что он вознамерился меня отравить. Вероятнее всего, и то и другое призвано облегчить мои страдания.

Голова и правда немного прошла, после того как я выпила лекарства и снова на какое-то время отключилась. Проснулась гораздо позже отдохнувшая и сносно себя чувствующая. Тут же вспомнила про университет и записку и нехотя выбралась из-под одеяла.

Все же Ком Хен был не просто джентльменом, а джентльменом в квадрате. Спасибо хоть не в сапогах спать уложил, но пыльные джинсы снять с меня не рискнул и топик тоже оставил. Я не знала, рада ли этому обстоятельству. С одной стороны, хорошо. Я не готова была демонстрировать свои кружевные стринги преподавателю корейского, а с другой – пуговица натерла живот, да и вообще в джинсах спать некомфортно.

Если голова у меня прошла, то вот ноги ныли, и наступать на стертые подошвы было неприятно; все же красивая, но неудобная обувь – это зло. И как только вчера я могла беззаботно отплясывать с фейри? Сегодня придется страдать.

Судя по ощущениям, университет я безбожно проспала и не испытывала по этому поводу никаких угрызений совести. Две первые пары философии я и так почти всегда прогуливала, а последние стояли у Ком Хена. После вчерашней суматошной, полной неловкостей ночи как-то не хотелось сидеть у него на занятиях, смотреть в глаза и делать вид, что мы практически незнакомы. А еще где-то там, в университете, были корейцы, которых я боялась до дрожи, и сейчас стало страшно, что они придут сюда, а защитить меня некому. Я-то могла прогуливать, но вот сильно сомневалась, что Ком Хен отменил свои пары, да и записка лежала не просто так. Интересно, у него такое же «похмелье», как и у меня, или на комсина зелье фейри действует как-то иначе?

Почерк у преподавателя был на редкость неуверенным и кривоватым. Или, может быть, это у него рука дрожала после вчерашнего вечера?

«Лика, сегодня нас ожидает тяжелый день, – прочитала я убористый текст на сложенном вчетверо листке. – Не думаю, что вам стоит появляться в университете. Во-первых, подозреваю, будет не очень хорошо физически и, возможно, морально. Во-вторых, пусть улягутся слухи. В-третьих, я попытаюсь разобраться с теми, кто требует пинё. Вам вовсе не обязательно в этом участвовать, лучше просто отдохните.

Ничего не бойтесь. Мой дом – это не маленькая самая обычная квартирка. Я хорошо себя обезопасил. Мало кто способен проникнуть сюда без моего ведома. Не глупите и ждите меня».

Я перечитала записку два раза, а потом забралась с ногами на кровать и решила, что раз уж все равно прогуляла учебу и предоставлена сама себе, то лучшее дневное времяпрепровождение – сон. Можно, конечно, заняться самоедством и повспоминать в деталях вчерашний веселый вечер, но я не хотела. Чувствовала себя слишком уставшей и разбитой для того, чтобы ковыряться в мелочах. Я стащила топик и джинсы, печально вспомнила, что выданную вчера майку оставила у себя дома, и улеглась спать дальше в лифчике и трусиках, накрывшись с головой мягким одеялом.

Но сон, как ни странно, не шел, я все же начала перебирать в голове события минувшей ночи, и историю про пинё, рассказанную Павлом Федоровичем, и свое странное состояние. Вчера я мало чему придавала значение, а сегодня стало интересно, зачем Добрый фей сотворил с нами такую странную шутку. Чего он добивался?

От мыслей о коварном бармене и его «чудесных» напитках я перешла к событиям, которые произошли позже. У меня руки начали дрожать при воспоминании о чувственном танце. Ком Хен притягивал и интриговал. Его прошлое таило сотни загадок, а еще он умел терять контроль над собой. Пусть не полностью, но все же. Я видела, как горели его глаза, чувствовала, что он хочет меня поцеловать, там, на улице у клуба, и от этих мыслей становилось и сладко и боязно. Это были совершенно не изведанные ощущения. На горизонте маячило приключение, в которое хотелось окунуться с головой. Беда в том, что даже сейчас я была твердо уверена – обратно не вынырну.

А еще я подозревала, когда Ком Хен вернется, то сделает вид, будто вчера ничего не произошло, и снова будет называть меня мерзким именем Анжелика и обязательно на «вы», чтобы подчеркнуть то, что мы почти не знакомы и лишь случайно судьба свела нас вместе и обязательно разведет, как только все закончится. А мне этого очень и очень не хотелось. Он находился слишком близко ко мне, чтобы вот так просто его отпустить. Я на это была не согласна.

В девять утра Питер прочно стоял в пробках, которые, словно многокилометровые змеи, сползались с окраин города к его центру. На радио хохмили диджеи, за стеклами машины постоянно кто-то сигналил и пытался подрезать, а Ком Хен игнорировал внешние раздражители, мрачно изучал руль и лишь иногда ненадолго отпускал педаль тормоза, чтобы продвинуться на очередные два или три метра вперед. Это было время размышлений и самоедства. Как бы хотелось отрешиться от всего происходящего, но сегодня это сделать не получалось. Мысли постоянно возвращались к двум минувшим дням и девушке, которая мирно спала в его кровати.

Утро началось с головной боли, очень крепкого кофе, сигареты и воспоминаний о сумасшедшей ночи и бредовом утреннем сне. Ком Хен не любил фейри за их непосредственность, попытку влезть в чужие дела и абсолютную неуправляемость. Дарк – бармен из клуба «Грань» прекрасно знал, что за его шуточки обязательно последует расплата, и все же щедро отсыпал Лике в бокал веселья и непосредственности, а ему в кофе – лошадиную, а вернее, медвежью дозу раскованности. Причем паршивец ведь не преследовал никакой коварной цели – просто развлекался. У него, как и у любого фейри, шутки составляли смысл жизни.