— Думаешь, он может поехать в Челтенхем?

— Вполне возможно, если он не занят чем-то другим.

— Я могу дать ему пропуск и провести как члена клуба, и других тоже, если они захотят.

— Это будет неплохо. Значит, так. Завтра у меня два полета в Голландию. Скорее всего, я увижу их в среду, если все пойдет по расписанию. Я объясню им, что тебя интересует, и перезвоню. Если они смогут, ты встретишься с ними в Челтенхеме, если нет — позвонишь вечером. Ну как?

— Отлично. В Челтенхеме я остановлюсь в отеле «Квинз».

— Понятно. Кстати, в пятницу я везу лошадей в Милан. Это твоя контора, насколько я понимаю?

— Моя, моя. Вернее, то, что от нее осталось.

Я положил трубку и, откинувшись в кресле Саймона, стал обозревать предметы на его письменном столе, задумчиво грызя ноготь.

Телефон, подносик с карандашами, блокнот, плошка со скрепками и булавками. Никаких ниточек, никаких следов. Затем медленно и методично я обшарил его ящики. В основном они были заполнены бланками на экспорт лошадей. Никаких личных вещей там не оказалось. Отвертка, желудочные таблетки, пара зеленых носков и пластмассовая коробка с этикеткой: «Запасные ключи». Вот и все. Ни писем, ни счетов, никаких личных бумаг.

Я открыл коробку с ключами. Там их было десятка два. Наследство многих лет. Ключики от чемоданов, тяжелый железный ключ, ключи от машины. Я пошевелил груду пальцем. Ключ от английского замка. Это был дубликат без номера. Ключ потемнел от времени, но не стерся от употребления. Я задумчиво постучал им по столу, решив, что попытка, в конце концов, не пытка.

Я узнал домашний адрес Саймона через секретаршу, разыскавшую его страховую карточку. Это был убогий многоквартирный дом на окраине района Сент-Джонз-Вудз. Трава на пятнистом газоне была некошеной, отчего и без того уродливое здание казалось поставленным прямо на сельском лугу. Я прошел через заляпанные стеклянные двери, поднялся по не отличавшейся опрятностью лестнице и остановился перед дешевой зеленой дверью, на которой белели две пластиковые цифры, составлявшие число 15.

Ключ от английского замка проник в скважину с таким скрежетом, словно им никогда не пользовались, но я приложил усилие, и дверь отворилась. На полу за дверью оказалась кипа газет и журналов в фут высотой. Когда я толкнул дверь, гора развалилась, и я, обойдя рассыпанную периодику, вступил в квартиру, закрыв за собой дверь.

Квартира состояла из крошечной прихожей, маленькой спальни, убогих кухоньки, ванной и небольшой гостиной. В квартире преобладал бордовый цвет. Вся мебель, казалось, была куплена во второразрядном комиссионном магазине. Обстановка, в принципе, была достаточно гармоничной, но желанный эффект все же не достигался — не столько из-за отсутствия вкуса, сколько из-за отсутствия воображения. Саймон потратил не много времени на обустройство своего жилья, и в результате все получилось очень угрюмо. В квартире было холодно, стоял нежилой запах. В кухне на сушилке немытые и заплесневелые тарелки, в спальне на кровати скомканные простыни. В ванной тазик с пеной для бритья, по краям образовалась твердая засохшая корка. Бедняга Саймон, грустно думал я. Ни жены, ни женского тепла. Неудивительно, что он любил пивные. Одна стена была уставлена книжными полками. Самым новым и роскошным предметом в квартире была стереофоническая радиола. Телевизора не было, на стенах тусклого кофейного цвета никаких картин. Возле потрепанного кресла так, чтобы всегда можно было дотянуться рукой, стоял ящик с бутылками пива.

Бродя по квартире, я вдруг понял, что я здесь впервые — и это лишний раз говорит о том, кто я такой. Я даже не знал, где и как живет крупный, снисходительный, нечестный человек, которого я считал своим единственным другом. Я не бывал у него и никогда не приглашал к себе. Даже когда мне хотелось дружить, я не знал, как это сделать. Внутри себя я ощущал холод, пустоту, какая была сейчас в квартире Саймона. Габриэлла была где-то далеко-далеко.

Я подобрал с пола газеты, отнес в гостиную и там рассортировал. Всего оказалось шестнадцать номеров ежедневных изданий, три воскресных, три номера «Хорс энд хаунд», три «Спортинг лайф» и один выпуск «Стол энд стейбл». Письма в коричневых жестких конвертах не сулили никаких сенсаций, и я без колебаний стал открывать их все. Ни от соучастника во Франции, ни от кузена сообщений не оказалось. Лишь одно на синей бумаге, написанное черными, остроконечными буквами, носило личный характер. Письмо начиналось с обращения «Дорогой Саймон...», содержало благодарность за подарок ко дню рождения и было подписано: «Любящая тебя тетя Эдна». В углу был написан адрес: «Беркшир, Портерс-Грин, Ист-роуд, Гарден-Коттеджес, 3». Телефон указан не был.

* * *

Письменного стола в квартире не было. Саймон держал все свои бумаги и счета разложенными по папкам в верхнем ящике обшарпанного комода в спальне, но даже если там и были фамилия и адрес его кузена, я никак не мог их узнать. Рядом лежал свернутый в трубку и завернутый в коричневую бумагу номер «Хорс энд хаунд», готовый к отправке. Я взял упаковку и стал вертеть в руках. Адреса не было. Бумага была прочной, и, хотя я очень аккуратно работал перочинным ножом, когда разрезал упаковку, у нее был такой вид, словно ее жевал тигр. Я потряс журнал. Ничего не произошло. Лишь когда я стал просматривать его страницу за страницей, обнаружил деньги — пятифунтовые купюры, прикрепленные липкой лентой. Всего их было шестьдесят, причем старыми бумажками. Я снова свернул журнал в трубочку и спрятал его в ящик. Потом подобрал куски обертки и отнес их в мусорное ведро. Я представлял себе, как Саймон один-одинешенек сидит в гостиной, слушает проигрыватель и вечер за вечером вкладывает в журнал деньги, дабы обеспечить себе спокойную старость.

* * *

Портерс-Грин оказался большим поселком, раскинувшим свои щупальца в разные стороны. На окраинах вовсю шло строительство. Ист-роуд оказалась новой улицей, а Гарден-Коттеджес, номер 3 — одним из стандартных муниципальных домиков для престарелых. Домик номер 3 был еще сравнительно новым и чистеньким, но под окном на клумбе величиной с коврик для ванной ничего не росло. Дом был выкрашен в желтый цвет, занавески на окне были розовые, а на пороге стояла бутылка с молоком.

Я позвонил, занавески на окне зашевелились, и на меня глянули скорбные глаза на бледном лице. Старуха махнула рукой, как бы прогоняя меня, поэтому я еще раз позвонил.

Послышались шаги.

— Уходите, — сказала она, — мне ничего не нужно.

— Я не собираюсь ничего продавать, — поспешил успокоить ее я. — Я друг Саймона, вашего племянника Саймона Серла.

— Кто вы? Я вас не знаю.

— Я Генри Грей. Я работаю с Саймоном в фирме Ярдмана. Разрешите мне войти в дом. Отсюда очень трудно говорить, и ваши соседи начнут любопытствовать, что тут такое происходит.

Действительно, в окнах окружающих коттеджей уже показались головы, и это возымело эффект. Хозяйка отперла мне дверь и жестом пригласила войти.