и даже почти не дала от волнения молока. После того как она сбила аппарат копытом третий раз, Сейфу подвязал ее заднюю ногу к дуге — просто накинул петлю ей на плюсну и легко поднял копыто. А ведь корове не могло нравиться то, что с нею делают! Привязав копыто, Сейфу поступил как обычно — схватил хвост строптивицы и закинул ей на спину, над самым крестцом, свернув его в калачик.

Другой его кулак спокойно лежал на загривке коровы, но надо было приглядеться внимательно, чтобы заметить — он сгреб складку шкуры и удерживал корову за шкирку, как кошку.

Ветеринар без долгих раздумий вскрыл нарыв. Готовый прорваться, он лопнул легко, и по шкуре коровы потекла вонючая зеленовато-желтая, с буроватыми вкраплениями гнилой крови струя гноя. Корова задергалась от боли — но и только. Сейфу удерживал ее на месте надежнее любых цепей. Она время от времени содрогалась всем телом, но не могла пошевелиться, и ветеринар спокойно обрабатывал ее: выдавил гной и гнилую кровь, промыл рану и обрезал начавшие портиться части кожи и шкуры. Потом залил все антисептиком и вкатил напоследок дозу сыворотки от столбняка. И все это — без наркоза. Наркозом был Сейфу.

Когда он наконец отпустил многострадальную корову, она не сразу пришла в себя и несколько секунд простояла, как парализованная, перед распахнутой настежь калиткой. Только ощутимый пинок заставил ее сдвинуться с места.

Многое исчезло из моей памяти, многое изменилось с течением времени. Мелкие события отошли на задний план, а кое-что я просто не запоминала — не было времени. Дело в том, что у меня уже в первые дни появилось слишком много сопутствующих обязанностей, которые отнимали внимание и силы.

По штату в нашей бригаде были дояры, пастухи, лаборантка и бригадир. Сначала все действительно занимались только своими делами, но не зря говорят: «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». И наша лаборантка Наталья легко отыскала такое место. Большую часть времени делать ей было нечего — сиди себе и жди, пока все надоят и разольют молоко в бидоны. Тогда наступала ее очередь, и, пока мы мыли аппараты и чистили станки, она подсчитывала наш надой, брала пробы молока и проверяла его на кислотность и жирность. К тому времени, как мы заканчивали уборку, завершала свою часть работы и она.

Но постепенно она все чаще и чаще стала появляться около станка Олега, помогая ему. Естественно, это наносило ущерб ее обязанностям, но, после того как Олег взял Ольгину группу, помощь оказалась кстати. Теперь они доили вместе, а нехитрые обязанности лаборантки поделили мы с бригадиром.

До сих пор не знаю, что меня подвигло на это и как я начала заниматься двумя делами одновременно. Сперва это было желание выяснить, кто сколько надоил, и понемногу именно я стала следить за надоями. А там недалеко было и до остального. Теперь я, едва закончив дойку, бежала считать бидоны и выспрашивать остальных, кто сколько насчитал. Потом брала пробы, относила их в сторожку пастухов, где уже ждал бригадир Сашка, который и делал замеры. Он, кстати сказать, быстро сообразил, что на мне можно «ездить», и пользовался этим без стеснения. Приезжая с нами на дойку, Сашка спал все утро и просыпался только в последний момент, разбуженный мною. Протирая глаза, он выбирался из кузова машины лишь для того, чтобы проверить молоко на жирность и с моих слов записать величину надоя.

Но пусть не говорят, что он безжалостно эксплуатировал мою покладистость! На мою долю приходились мелочи, какие мог совершать любой — было бы время и желание. Доставать комбикорм, сдавать телят на комплекс, решать проблемы с начальством — это Сашка делал без меня. Но зато именно со мной он часто советовался по мелочам.

— Галла, — окликал он меня, на свой лад переделывая мое имя. — Сколько там сегодня надоили?.. Ну, Галла, как дела?.. Пошли, Галла, поговорить надо! — слышалось то и дело.

К концу смены я уже начала считать себя чем-то вроде третьей стороны, универсальным советчиком и третейским судьей в спорах двух бригад — «Ух!» и нашей «Шаморги».

Телят положено было сдавать после того, как им исполнится десять дней, — считалось, что они проходят период младенчества и больше не нуждаются в индивидуальном подходе. Но одно дело — бытующее в хозяйстве правило, а совсем другое — личное мнение ухаживающих за ними людей. Было что-то до того наивно-трогательное в этих телятах, доверчиво и жизнерадостно бросающихся нам навстречу, что мы держали их много дольше положенного времени и отвезли на комплекс, только когда самому младшему, бычку Мишке, исполнилось десять дней. Двум старшим телочкам, Лариске и Леночке, к тому времени стукнуло аж две недели. Они успели превратиться в крупных телят, уже почти молодых коровок, и научились бодаться. Они считали себя главными и требовали к себе повышенного внимания. Стоило переступить порог сарайчика, как малыши обступали человека, тычась носами в руки. Но потом их решительно и стремительно раздвигали в стороны старшие телочки и занимали очередь «за молоком». При этом они разве что не ругались — иначе сходство со стоящими в реальной очереди людьми оказывалось потрясающим.

Когда пришла пора их сдавать, ребята с трудом доволокли откормленных телят до машины — каждый весил не меньше пятидесяти килограммов. После того как все семеро оказались в кузове, неожиданно выяснилось, что для нас там почти нет места. Телята заняли все свободное пространство и даже забрались в кабинку. Их привлекали там солома и полумрак, к которому они успели привыкнуть.

Стоило машине тронуться, телята почувствовали подвох. Никогда еще земля не уходила у них из-под ног. Перепугавшись, они заметались по всему кузову, натыкаясь на людей и друг на дружку. Нам приходилось жаться по углам, поджимая ноги, потому что маленькие копытца буквально впивались в пальцы. Все полчаса, что заняла дорога, не прекращались скачки и прыжки по кузову, и мы были рады-радешеньки, когда наконец беспокойные спутники были выгружены на дворе телятника. Ребята по одному перетаскали их внутрь комплекса — измотавшиеся дорогой малыши не желали больше и слышать ни о каких перемещениях в пространстве. Они вырывались, упирались всеми четырьмя ногами, пытались брыкнуть нас. Но, оказавшись на руках, разом теряли пыл и затихали.

Сашка остался в телятнике заполнить документы на сданных телят, а мы поехали домой. Всем хотелось есть — мы опаздывали на обед больше чем на полчаса.

— Тебе не жалко? — вдруг спросил у меня Бердников. — Мне, например, жаль расставаться с Лариской.

Я подумала было,