Однажды вечером, когда я снова ощутил этот незримый танец, взгляд мой упал на одну из тёмно–красных занавесей. А что если заглянуть за неё? Вдруг за пурпурным великолепием скрывается новое волшебство, которое поможет мне хоть немного проникнуть в непостижимую, дразнящую меня тайну? Надежды мои оказались совсем не напрасными. Приблизившись к одной из занавесей, я приподнял её и, осторожно заглянув внутрь, увидел огромный рубиновый шар–светильник, подвешенный в середине ещё одного зала. Большим ли был этот зал, понять было трудно, потому что его стены и сводчатый потолок были полностью высечены из чёрного мрамора. Купол поддерживали такие же колонны, расходившиеся вверху арками, только здесь и колонны, и арки были тёмно–красного цвета. Но мой восхищённый взгляд остановился вовсе не на них. Передо мной оказалось целое море белых мраморных статуй самых причудливых форм, застывших в самых разных позах. Все они стояли на чёрных пьедесталах под багряным свечением гигантского светильника, вокруг которого золотом поблёскивали чёткие, большие буквы, складывающиеся в два слова:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ!

Надо сказать, что всё это нисколько не приблизило меня к разгадке секрета неведомого танца, но неожиданно я с удивлением понял, что уже не чувствую его прежнего действия. В тот вечер я не стал заходить в новый зал, потому что от усталости у меня страшно кружилась голова, но приятное ожидание завтрашнего визита, которое я затаил в своей душе, наполнило всё моё существо радостным нетерпением.

Следующим вечером я снова расхаживал по залу. Мысли мои звенели чарующими песнями, и неизъяснимые видения так охватили мою душу, что на какое–то время я совершенно позабыл о том, что собирался проникнуть за ту самую занавесь, которую приподнял вчера. Когда я впервые вспомнил об этом, занавесь была совсем близко, и в тот же момент я неожиданно осознал, что уже какое–то время слышу звуки невидимого танца. Я подскочил к занавеси и, приподняв её, проскользнул в чёрный зал. Он был безмолвным, как могила.

Наверное, в ином случае я предположил бы, что звуки доносятся из другого, ещё более дальнего зала, но в статуях было нечто такое, что заставило меня в этом усомниться. Они неподвижно возвышались на своих пьедесталах, хотя вид у них был такой, словно они только что двигались и внезапно замерли на месте. В них не было холодности мрамора, недвижно покоящегося уже не одну тысячу лет. Казалось, воздух вокруг них ещё дрожал крошечными, незримыми волнами, не успевшими затихнуть и раствориться в немом спокойствии. Они словно предчувствовали моё появление и, прервав живую радость танца, мгновенно замолкли и застыли каждый на своём возвышении за секунду до того, как я вошёл.

Я снова выскользнул за занавесь и, приблизившись к противоположной стене, поднял тёмные шёлковые складки в ещё одной нише. За ними оказался точно такой же зал, только статуи здесь были другие и стояли совсем иначе. К тому же, глядя на них, я не увидел того внезапно застывшего движения, которое только что так поразило меня. За другими занавесями оказались точно такие же залы с точно такими же беломраморными обитателями.

Назавтра я решил не поддаваться дурманящему влечению прекрасных видений. Я тихо–тихо, на цыпочках прокрался к дальней занавеси, откуда, как и прежде, до меня неясно доносились звуки танца, резко и внезапно отдёрнул её, но заглянув внутрь, снова увидел лишь неподвижное каменное безмолвие. Я решил посмотреть, нет ли за этим залом других комнат и переходов, и обнаружил, что дальняя дверь ведёт в круговой коридор, отделённый от зала со статуями лишь двумя рядами красных колонн. Его чёрные стены то и дело прерывались тёмно–красными нишами, в которых стояли мраморные фигуры, и он огибал все чёрные залы со статуями, соединяя их дальние концы — дальние по отношению к центральному залу из белого мрамора, от которого они радиусами расходились к обводящей их окружности. Я пошёл по этому коридору, поочерёдно заходя в каждый из залов. Всего их было двенадцать. Внешне они были совершенно одинаковыми, но скульптуры в них были разные, некоторые совсем древние, а некоторые вполне современного вида. Пройдя через все эти залы, я почувствовал, что пора отдохнуть, и вернулся к себе.

Той же ночью мне приснилось, что, проходя мимо одной из занавесей, я вдруг почувствовал жгучее желание войти и молниеносно проскользнул внутрь. На этот раз мне удалось застать их врасплох. Белоснежные фигуры ожили; только это были уже не статуи, а настоящие люди. Самые дивные воплощения красоты, когда–либо возникавшие в воображении художника, переплелись в изысканных движениях сложного танца. Лавируя между ними, я пробрался в дальний конец зала — и остолбенел, чуть было не проснувшись от изумления. В левом углу на чёрном пьедестале стояла та самая красавица, которую тогда, в пещере, моя песня подняла то ли из могилы, то ли из колыбели. Казалось, она была такая же живая, как и остальные танцоры, но продолжала стоять на своём месте с холодной неподвижностью мрамора. Я смотрел на неё, онемев от изумлённого восторга, но тут произошло нечто, заставившее меня содрогнуться: откуда–то сверху на неё, подобно театральному занавесу, начала спускаться мрачная тень, постепенно скрывая её из виду. Неужели это и есть мой злой демон, которого я не видал уже несколько дней? Я сдавленно вскрикнул и проснулся.

Конечно же, я решил вечером снова обойти все залы (потому что не знал, какой из них мне приснился), чтобы убедиться, что сон не обманул меня, и отыскать мою мраморную красавицу на чёрном пьедестале. Наконец, когда я добрался до десятого зала, некоторые статуи показались мне странно знакомыми, и в дальнем левом углу я, к своему замешательству, обнаружил один единственный пустой пьедестал. Он возвышался именно там, где во сне стояла моя дева. В моём сердце бешено заколотилась безумная надежда.

«Ах, если бы мне удалось и наяву сделать то, что я сделал во сне! — подумал я. — Если бы мне посчастливилось застать эти статуи врасплох посреди их ночного бала! Ведь тогда, быть может, свершится и всё остальное, пригрезившееся мне ночью, и я увижу здесь свою мраморную принцессу! Уж если моя песня смогла вызвать её к жизни из алебастрового плена, неужели мне не удалось бы пробудить в ней душу и движение сейчас, когда из всех каменных фигур лишь она остаётся холодной и неподвижной?»

Только как это сделать? Как бы тихо и осторожно я ни подкрадывался, как бы быстро не отдёргивал занавесь, всё было напрасно. Во сне я действовал внезапно, поддавшись сиюминутному порыву. Видимо, никакой сознательный, нарочитый замысел мне не поможет. Остаётся одно: отвлечься совершенно иными мыслями, бродя по громадному белоснежному залу в надежде на то, что желание войти возникнет во мне именно тогда, когда я случайно окажусь возле одной из пурпуровых занавесей. Я полагал, что стоит мне лишь поймать верное мгновение, и любой из двенадцати залов откроет мне вход во все остальные. Правда, всё это время я надеялся и на удачу — ведь желание войти должно было пробудиться во мне как раз тогда, когда ближняя занавесь окажется дверью в нужный мне зал.

Сначала жгучая тяга заглянуть за красный шёлк вспыхивала и пульсировала во мне так сильно и часто, что даже тесная вереница причудливых видений не могла вытеснить её из моих мыслей. Да я и не мог довериться этому влечению: оно было слишком неотвязным и настойчивым, так что ни о какой внезапности не могло быть и речи. Однако я упорно отгонял его от себя, и постепенно оно возникало всё реже и реже. В конце концов после того, как два или три раза оно появилось в совершенно неподходящих местах, во мне укрепилась надежда, что однажды это желание возникнет именно в тот момент, когда, обходя зал, я окажусь возле нужной занавеси.