ни разу не заговорил с женой. Он общался только с псом. Как, впрочем, и хозяйка. Они производили впечатление счастливой пары.

* * *

Я же в связи с этим вспомнила давнюю историю. Моя мама летом живет на даче, в подмосковной деревне. Ближайшие соседи – супружеская чета Ивановых. Муж, Борис, можно сказать, местная знаменитость, художник. Каждые выходные приезжал в деревню «на этюды». Вставал в шесть утра и шел на берег Оки «писать». Работал строго до восьми, ни минутой больше, потому как после восьми его не устраивал свет. Прямо с этюдником Борис отправлялся в ближайший поселок, к продуктовому магазину. Там, по соседству с бабулями, торгующими домашней малосольной капусткой, стоял его ящик – Борис раскладывал картины и до двух «общался». Именно так. Слово «продает» ему категорически не нравилось. Борису вообще-то многое не нравилось. Например, собственная фамилия. В Москве он занимался тем, что ходил в МФЦ и пытался внести исправления в паспорт. Борис мечтал, чтобы в официальном документе его фамилия писалась с двумя «эф» на конце: Иванофф.

– Зачем? – устало спрашивали служащие.

– Красиво.

Натурой он был творческой и потому обидчивой. В МФЦ показывал собственные картины, подписанные в уголке «Иванофф», предлагал девушкам-сотрудницам из числа молодых и симпатичных попозировать ему для картины в стиле ню. Но женщины его не понимали. А одна, новенькая, так и вовсе назвала его «пожилым человеком», что для Бориса стало ударом. Тогда он молча ушел и еще три дня лежал на диване – страдал.

– Ну как? – спрашивали бабули с капусткой у Бориса.

И он в очередной раз рассказывал про неравную борьбу с бюрократией, тонкую натуру гения, признание, которое приходит только после смерти. Бабули кивали, сочувствовали, не советовали Борису помирать, поскольку это очень дорого по нынешним временам. Но они никак не могли дотумкать, чем Иванов отличается от Иванофф, как Борис ни пытался объяснить. Они подкармливали его капусткой и мочеными яблочками и крестили спину, когда он уходил.

После двух Борис сворачивал торговлю, заходил в магазин и покупал бутылку водки. Или две, в зависимости от душевного настроя. А если ему удавалось продать картину, покупал бутылку вина для жены Вали.

Она, надо сказать, была очень хорошей женщиной – доброй, отзывчивой, понятливой. Только неясно, зачем ей сдался Борис. Валя грустно улыбалась и отвечала, что это как в анекдоте, когда умнице и красавице достается забулдыга. Она спрашивает: «За что?» – а судьба ей отвечает: «Без тебя он совсем пропадет». Валя выходила замуж за Бориса исключительно из любви к искусству, но так и задержалась на всю жизнь. По молодости Борис часто ее «писал», и Вале это льстило как женщине. Потом любовь к искусству прошла, а искать нового мужа оказалось поздно. Валя ездила в деревню на заготовки-закрутки – огурцы, помидоры, компоты. В принципе не важно, что закручивать. Она так успокаивала нервы. Только есть это было невозможно. Валя раздавала свои закрутки соседям.

– Ну как? – спрашивала Валя.

– А соль в огурцы ты положила? – моя мама пробовала огурец.

– Нет, а надо было? – искренне удивлялась соседка.

В варенье могла забыть положить сахар. А компот сварить из помидоров вместо яблок. Но Валя не обижалась и продолжала экспериментировать. Специально для закруток жены Борис вырыл маленький погребок, буквально метр на метр, под тяжелой деревянной крышкой на большом амбарном замке. В погребке Валя хранила не только банки, но и вино, которое приносил муж по случаю продажи картины.

Так вот Борис в тот день продал картину, принес жене вина и ушел к соседу праздновать. Валя спустилась в погреб поставить очередную партию банок и решила навести там порядок – подписать даты заготовок, расставить все на полках. Борис зашел домой предупредить жену, что задержится. Увидел, что крышка погреба открыта и запер ее на замок. Жену не дозвался, что было понятно – могла уйти к соседкам. Со спокойной душой ушел догуливать. Вернулся за полночь и тут же лег спать.

В это время Валя, запертая в погребе, уже перестала звать на помощь. Вино она выпила. Две бутылки. Есть хотелось ужасно, вокруг банки, но как откроешь?

Моя мама в это время ждала Валю в гости – пробовать варенье по новому рецепту. В ожидании соседки посмотрела по телевизору детективный сериал, потом почитала последний детективный бестселлер. Что уж на нее нашло, непонятно, но в местное отделение милиции она ворвалась, сметая все на своем пути. Участковому очень убедительно сообщила, что Валя пропала и, скорее всего, уже лежит мертвая. И она даже знает, кто убийца. Муж – Борис, который художник. Почему убил? А почему Ван Гог себе ухо отрезал? Вот потому и Борис убил свою жену. Участковый, который прекрасно знал и маму, и Бориса, и Валю, задумался. В принципе Борис был не без странностей. Валя тоже немного не в себе – участковый ее помидорами чуть не отравился. Но он все же предложил маме подождать трое суток, а уж потом объявлять пропавшую соседку в розыск. Однако мама мечтала задержать убийцу по горячим следам. Уж не знаю, каким образом ей удалось уговорить участкового, но вскоре она с милицейским нарядом ворвалась в домик художника. Убийца лежал лицом в подушку и храпел. А жертва – живая, хоть и пьяная вдрызг, кричала из погреба: «Спасите!»

Все закончилось хорошо. Валя схватила дрын и налетела на спящего мужа. Остановить ее не успели. Валя долбанула его, припомнив все сразу – и свою неудавшуюся жизнь, и банки, которые она все-таки разбила камнем и, кажется, впервые попробовала содержимое. Она лупила Бориса, мстя ему за свои кулинарные таланты, которых нет, за то, что он больше не пишет ее обнаженной. За то, что хочет быть Иванофф, а она, Валя Иванова, хочет на море! С переломом руки и многочисленными ушибами мягких тканей Бориса отвезли в больницу. Валя пообещала привезти мужу в больницу компот из собственных запасов. А моя мама ушла домой расстроенная и разочарованная: Валя, вопреки ее фантазиям, оказалась не трупом, Борис – не убийцей и даже не Ван Гогом. Участковый же почувствовал непреодолимое желание выпить, позвонил жене и сказал, чтобы не ждала и ложилась спать.

* * *

Тетя Шура и дядя Вася были, можно сказать, гордостью и достопримечательностью подмосковной деревушки. Деревня была хоть и небольшая, но с собственным радиоканалом и культурным досугом в виде деревянного клуба, в котором проходили спевки местного хора, ставились спектакли усилиями местного режиссера и добровольцев-актеров из числа дачников. Если появлялись новенькие, про них и их желания сразу