— Неужели вы еще и нюхаете мое грязное белье? — беззлобнопоинтересовался Гейтлер. — Должен вам признаться, Дзевоньский, что я тоже всепроверяю перед тем, как сдаю белье в чистку. Но вы меня снова потрясли. Такойнеобычный нюх и такая наблюдательность.

— Значит, женщина была?

— Я был у проститутки. Снял номер в отеле и вызвал потелефону женщину. Я еще достаточно здоровый человек, Дзевоньский, и у менянормальная потенция.

— И вы потратили на проститутку почти полмиллиона евро? —спросил Дзевоньский. — Я проверял ваш чемоданчик. Оттуда исчезла половина вашихденег.

— Именно моих. Я ведь не прошу у вас других денег.

— Хорошо, — кивнул Дзевоньский, — если не хотите, можете неотвечать. Вы можете встречаться с кем угодно. Только не приглашайте сюда женщинпо вызову. Они привлекут внимание бандитов, сутенеров, заодно и милиции.

— Я учту ваше пожелание. Обещаю, что посторонние женщиныздесь не появятся.

— Вы должны понимать мое беспокойство, Гейтлер. В Россииидет самая настоящая война. Сейчас каждый иностранец, прибывающий в эту страну,находится на особом учете. И вполне вероятно, что за вами могут следить. Илиподставить вам человека.

— Возможно, вы считаете, что я потерял квалификацию? Укаждого своя работа, генерал.

В наступившей тишине появилась кухарка, которая принесламясо индейки. Оба сосредоточенно придвинули к себе тарелки, словно ждали именноэтого блюда. Когда женщина вышла, Дзевоньский быстро заметил:

— Мы делаем одну работу, генерал. Не нужно так нервничать. Яобязан обеспечивать в том числе и вашу безопасность.

— Не сомневаюсь. В следующий раз я специально испачкаю моенижнее белье, чтобы вы могли найти его по запаху, — раздраженно заявил Гейтлер.Ему было неприятно, что он мог допустить такую оплошность, не заметив пятна насвоем рукаве. Наверное, он был слишком невнимательным. Для разведчика такойпромах абсолютно непростительная ошибка. Но больше на эту тему они не говорили.Гейтлер понял, что Дзевоньский ему не поверил. Дзевоньский понял, что Гейтлерлжет и знает, что его собеседник ему не верит. Каждый остался при своем мнении.Они слишком много времени провели в спецслужбах, чтобы верить друг другу.

Через час приехал Карл Гельван. Это был высокийтридцатипятилетний латыш, бывший спецназовец, который служил в десантных частяхСоветской Армии еще в восемьдесят девятом году. Затем он вернулся в Ригу,устроился на работу в полицию. В девяносто четвертом переехал в Бельгию.Работал охранником, телохранителем, инструктором по рукопашному бою. Вдевяносто восьмом устроился работать к Дзевоньскому и с тех пор выполнял егоделикатные поручения. Гельван вошел в дом и прошел в гостиную с камином, гдеего уже ждали. У него были светлые волосы, немного выпученные глаза, строгие,словно вырубленные черты лица.

Войдя в зал, Гельван замер, ожидая разрешения сесть.Дзевоньский благосклонно кивнул. Ему нравился армейский стиль его помощника.Гельван прошел к ним и сел на стул, ожидая дальнейших указаний шефа. По-немецкион говорил свободно, немного знал французский.

— Вы уже знакомы, — сказал Дзевоньский по-немецки, — геррШайнер хотел поговорить с вами, Карл, чтобы прояснить некоторые вопросы.

Гельван посмотрел на гостя. Он вообще не любил многоговорить.

— Где вы служили, Гельван? — неожиданно поинтересовалсяГейтлер. — В какой армии? Я же вижу вашу армейскую выправку.

— В Советской Армии, — ответил Карл, — в десантных частях.

— Прекрасно, — кивнул Гейтлер, — значит, вы примерно знаете,как могут вести себя ваши бывшие коллеги. Еще вопрос. Вам известно, зачем мывсе сюда приехали?

Гельван посмотрел на Дзевоньского. Тот закрыл глаза,разрешая ответить.

— Известно, — ответил Карл.

— Что именно? Зачем мы сюда приехали?

Гельван снова взглянул на Дзевоньского. И тот снова разрешилответить.

— Готовить важную операцию, — чуть подумав, произнес Карл.

— Прекрасно, — откликнулся Гейтлер, — значит, вы знаете,какую именно операцию мы будем готовить. Не нужно ничего говорить. Я спрашиваю,да или нет.

— Да, — ответил Гельван.

— Тогда скажите, любите ли вы театр?

— Что? — не понял Карл. Он не удивился, просто не понял.

— Я спрашиваю, любите ли вы театр?

Гельван посмотрел на Дзевоньского, но тот молчал, не подаваяникаких знаков. Карл перевел взгляд на сидящего в кресле гостя.

— Я не знаю, герр Шайнер, — наконец произнес Гельван, — я непонимаю, о чем вы меня спрашиваете.

Гейтлер посмотрел на Дзевоньского и укоризненно покачалголовой.

— Какие языки вы знаете? — спросил он у Карла.

— Латышский, русский, немецкий, французский. Немноголитовский.

— Ясно, — Гейтлер обратился к Дзевоньскому по-английски. —Боюсь, такой помощник нам не подойдет. Нужно найти другого. Болеесообразительного.

— Спасибо, Карл, — закончил разговор Дзевоньский, — выможете подождать нас в другой комнате. Если вы проголодались, наша кухарка васнакормит.

Гельван поднялся и вышел из комнаты.

— Вы знаете, генерал, что при всей моей сообразительностиваши вопросы иногда ставят в тупик даже меня, — признался Дзевоньский. — Причем тут любовь Карла к театру? Какое это имеет отношение к нашему делу? Может,вам любопытно, нравится ли ему балет или чем Верди отличается от Пуччини?

— Если это понадобится для нашего дела, то Гельвану придетсянаучиться отличать их друг от друга, — невозмутимо заметил Гейтлер, — но мненравится ваш вопрос. Если даже такой профессионал, как вы, не понял сути моегоинтереса, то боюсь, наш замысел может оказаться неудачным.

— Какой замысел? — занервничал Дзевоньский. — При чем тутнаша работа и любовь Гельвана к театру?

— Вы примерно представляете, как работает службабезопасности президента? — спросил Гейтлер. — Они отслеживают все, что касаетсябезопасности охраняемого лица. Специальные аналитики анализируют все возможныеугрозы, все перемещения любых известных террористов, изучают все уловки, к которымони могут прибегнуть. Анализируются их возможности, приемы, проверяется новаятехника, исследуется весь путь президента от его резиденции до дома. Однимсловом, там не только охранники с накачанными мускулами, а умные и думающиелюди. Как вы, Дзевоньский. Но ни один аналитик никогда не задаст такой глупыйвопрос: любит ли Карл Гельван театр?

Дзевоньский промолчал. Он уже понял, что Гейтлер задал свойстранный вопрос не просто так. Но по-прежнему не мог понять, какая может бытьсвязь между их операцией и абсолютно непонятным разговором о любви к театру.