class="p1">— Сейчас напророчишь, что не только Польша, но и Советский Союз или по отдельности Литва, Беларусь, Украина вступят в НАТО? Егор, я много слушаю «голоса», но даже они такого не говорят.

— Так и я не говорю. Коммунистическая партия и всё прогрессивное человечество ничего подобного не допустят. Пока не принесли кушать, идём танцевать!

На высоких каблуках Настя могла только качаться и двигать одними руками на быстрых композициях или очень плавно кружиться в такт медляков, повиснув на Егоре.

У него мелькнула шаловливая мысль напоить её, чтоб сбросила туфли и отплясывала босиком… Но потом отводить её домой полупьяную и тем самым провоцировать скандал в семье — не лучшее решение.

Вскоре алкогольный угар в той или иной мере накрыл все столики. Очень коротко стриженый мужчина подошёл к музыкантам и протянул красную купюру. Солист отрицательно крутнул головой. Тот добавил ещё, и ансамбль вдарил разухабистым шансоном:Загаўкалі сабакі — прыехалі палякі,І стала, мой ты брат,Тых палякаў, як сабак...[2]

На танцполе перед сценой моментально стало тесно. Мужики обкомовского вида, но со снятыми пинжаками, и дамы в причёсках с высоким начёсом лихо отплясывали под откровенный блатняк.

Ещё рублей двадцать сверху, подумал Егор, и музыканты согласились бы на «Боже царя храни»?

— Ты всё понял? — спросила Настя в минуту перерыва между плясками. — «Сапсавалi танцы, худыя як цвiкi…»

— Ну… переведи.

— «Испортили танцы, худые как гвозди…» Нет, по-русски весь блатной колорит пропадает.

Когда уже лежали вместе на 90-сантиметровой кровати и отдыхали, она заметила:

— Я всё же поражаюсь твоему незнанию белорусского. Что, к примеру, по-твоему, значит, «пах чабаровы»?

— Ну, ясно… Чабар — это какое-то животное. Если чабан — овечий пастух, то чабар — овца. Пах, понятное дело, это промежность, между задними ногами овцы.

Настя чуть не скатилась с кровати. Потом продекламировала:

— «Кружыць, кружыць галаву пах чабаровы!..»[3] Ну? Понял? Запах чебреца, травы такой.

— Точно! Вспомнил белорусскую афишу фильма «Запах женщины». Назывался «Пах жанчыны». Я ещё думал, причём тут… — Егор осёкся. Фильм появился гораздо позже 1982 года. — Когда-нибудь его тоже посмотришь, — чтобы перевести разговор на контрастную тему и уйти от скользкой, спросил: — Так из-за чего у тебя проблемы с «облик моралес»?

— Из-за Антона. Моего первого. Я пыталась тебе рассказать…

— Сугубо личное не надо. Давай только то, что касается семьи.

— Я и пытаюсь. Он — сын большого областного начальника. Семьи дружат. Антон старше меня на год, учится на факультете журналистики в БГУ, сейчас — выпускник. Когда я приехала домой на каникулы летом после второго курса, моя мама чуть ли не сама уложила меня к нему в постель. Говорила: лучше всего, если забеременеешь. Он мне нравился… но не настолько, чтобы хотелось сразу рожать. В общем, сделали так, что он пришёл к нам в гости, мои сразу же собрались и ушли, оставив меня с ним наедине. Ну и…

— Не понравилось?

— А кому из девушек нравится в первый раз? Даже если понимаешь, что нужно начинать… Всё равно — больно, неприятно. Просто надо перетерпеть. Вот. Когда родителей и сестры не было дома, ещё заходил несколько раз. Я маме рассказала, она: «Ну? Когда свадьба?» А он даже не думал жениться. С удовольствием потрахался и объявил об окончании каникулярного романа. По-честному, мне даже не в чем его упрекнуть. Может, только в неумелости и эгоизме в постели. Чёрт!

— Что?

— Жаль, что я не курю. После таких воспоминаний самое время закурить на пару и смотреть, как тлеет красный кончик сигареты в темноте. Антон, кстати, курил.

За окном давно стемнело. Через незадёрнутые шторы в номер проникал слабый свет уличных фонарей, достаточно тусклый для интима и в то же время позволявший видеть симпатичный девичий профиль на подушке.

— Что родители?

— Мама пришла в ужас. Но, скорее всего, Маргарите Станиславовне, матери моего, так сказать, женишка, я почти уверена, ничего не сказала в упрёк. Папа делает вид, будто не догадывается, что мы переспали. Или правда тупит. Мама вешает ему лапшу на уши, что в Минске мы продолжаем встречаться. Папа Антона избран вторым секретарём обкома. Мой папа надеется укрепить с ним дружбу через наш брак и получить повышение.

— Бред! Как Бернс в НАТО.

— Ага. Матери я заявила, что теперь буду спать с кем угодно по своему, а не по её выбору. Она обозвала меня шлюхой. Чисто из вредности я дала однокурснику в общежитии, он оказался ещё хуже обкомовского сынишки, рассказала ей. Мама — в слёзы, «кого я вырастила». Теперь понимаешь, почему не могу пригласить тебя домой?

— Не понимаю другого. Ты намереваешься через полтора года возвращаться в Гродно. И жить в этом дурдоме?

— Честно? Вот что я прямо сейчас хочу? — она поднялась на локте и подпёрла щеку ладонью. — Чтобы мои проблемы взялся решить мужчина. И не просто мужчина, а тот, с которым мне захочется жить дальше, и не только за то, что выручил меня. Конечно, в Гродненском университете имеется общежитие, номера для аспирантов — двух-, а не четырёхместные, с туалетом и душем на две комнаты. Но поднимется скандал, почему не вернулась в четырёхкомнатную квартиру, где у меня своя комната, а отираюсь в казённом жилье. Я заикнулась, что как вариант рассматриваю остаться в Минске. Или уехать по распределению в другой город. И у мамы срочно заболели почки. Причём я не знаю, насколько серьёзно она больна. Заявляет, что ей нужен постоянный уход. Мой. Позавчера спросила: могу ли я перевестись на заочный и вернуться в Гродно прямо сейчас.

— А ты?

— Сказала: если надо — переведусь. Но вчера пошла в булочную, домой возвращаюсь, вижу — мама идёт с ежедневных процедур. Как моя ровесница! Походка лёгкая, даже сумочкой помахивает. Я обождала три минуты и зашла за ней в квартиру. Мама уже согнутая, правой рукой что-то делает, левой держится за спину, вся такая больная-несчастная.

— Значит, она пытается таким образом привязать тебя к себе. Вернуть утраченную близость.

— Да понятно… Но не ложью же! Егор, ты не подумай. Я не прошу тебя срочно делать мне предложение выйти замуж или иным способом взять меня на буксир. Ты сам — студент, без жилья и с туманными пока перспективами. Я тебе не навязываюсь. Просто… Просто ты — единственный, с кем мне когда-либо было хорошо и в постели, и вообще. Другой