— Таких нет. С автографами Кашепарова и Мулявина.

Настя взвизгнула. Громко. Наверно, кто-то подумал: сработала сигнализация.

— Не пищи. И показывай номер.

— Сначала форму заполнить нужно, давай паспорт. И вперёд оплатить. Гостиница дорогая. Одиночные тут только полулюксы.

— Кутить — так кутить. Кстати, ты обедала? Здесь должен быть какой-то ресторан.

— Не важно… Главное — с тобой.

От смешного кокетства, когда она при разговоре по телефону делала вид, что не знает, будет ли свободна в пятницу и в субботу, не осталось даже следа. Настя разве что не подпрыгивала. Если первым шагом была проведённая вместе ночь, вторым — совместные походы в кино и в театр, означавшие завязавшиеся отношения, то теперь её парень приехал за ней в другой город!

В номере Егор крепко обнял её, но в койку не потянул.

— Ты разве по этому делу не соскучился? — удивилась она.

— Я соскучился по тебе вообще. А что до кроватки, хочу на тебя насмотреться. Ещё больше нагулять аппетит.

— Даже накраситься толком не успела. Как была, такая и побежала, хорошо что не в домашнем халате.

— Давай так. Оставим здесь верхнюю одежду. Пообедаем. Побудем вместе. А на вечер закажем столик и посидим в ресторане. Я тебе дам отгул на час, припудришься.

— Хотя бы два… Ещё десять минут до дома и обратно столько же. Но ты ко мне не заходи! Мама вернётся с дневных процедур. Из-за болезни у неё очень сложный характер.

— Ничего, если завтра ты с ней днём не побудешь?

— Один день не страшно, папа и сестра дома. Ох… если бы это были самые сложные проблемы.

— В ночь на воскресенье я уеду.

— Жаль. Хотя я и сегодня на ночь у тебя не останусь. Облик моралес. Папа до сих пор думает, что я — девочка. Мама в курсе, как я стала недевочкой, и переживает втрое больше. Как будто могут проверить, чем занимаюсь в общаге.

Он подхватил её на руки, покружил.

— Вот прямо так? Недевочка? Ни разу не замечал, что ты — мальчик. Грех-то какой! Содомитский!

Настя шутливо стукнула кулачком ему по груди.

— Намекаешь, что я недостаточно женственна?

— Придётся отложить обед и доказать обратное.

Он даже не успел проверить, заперта ли дверь. Табличек «не тревожить» в советской гостинице не водилось.

— С обещанием «сначала обед, потом — секс» ты меня прокинул, — заметила девушка через четверть часа, застёгивая вельветовые брючки. — С автографами «Песняров» будет то же самое?

— Держи! Сразу отнесёшь домой. Если очень повезёт, на следующем диске под названием «Весёлые нищие» будет и моя фамилия — в качестве автора музыки одной из песен и гитариста. Его я сам тебе подпишу.

— Ты стал участником «Песняров»?!

— Возможно. До конца не уверен. В качестве мента я же тебе не особо нравлюсь? Придётся менять профессию.

Заперев дверь в номер, Егор повёл Настю вниз, в ресторан.

Он, конечно, отличался в лучшую сторону от столовки Минского часового завода, куда после приключения с ГРУшниками не тянуло обедать, и сильно выигрывал в размерах. Как правило, ресторанчики и кафешки 2000-х годов делались небольшими и максимально уютными, зато их было много. В СССР предпочитали «предприятия общественного питания», масштабом соперничающие с промышленными. А чтоб не простаивали, количество мест в них на душу населения держали мизерным, чтоб люди стремились попасть сюда, в эти огромные пространства, большие, чем фудкорты в постсоветской России.

— Комплексный обед будете? — произнесла официантка тоном, не терпящим возражений.

— А из ресторанного меню? — эту попытку Егор предпринял сугубо для очистки совести.

— Можно. Но ждать два часа.

— Хорошо, давайте комплексный, — торопливо согласилась Настя. — Егорушка, здесь хорошая кухня, и комплексы хорошие.

В комплексное меню вошли два сета на выбор: рыбный суп и шницель с пюре либо борщ и минтай с кашей. Борщ со шницелем не сочетался ни под каким предлогом.

Настя поклевала борщ и салат, половинку второго блюда отдала Егору.

— Расскажи про «Песняров».

— Гении, чей пик славы прошёл, они ищут новый путь, но, похоже, не найдут.

— Почему?

Он рассказал о метании между попсой и претензией на камерность, об уходе ведущих музыкантов. О том, как Мулявин сделал настоящий прорыв в белорусской музыке, объездив десятки деревень, слушая народных исполнительниц, родившихся ещё в прошлом веке, «спявачак», улавливал разницу между российской и белорусской мелодикой. Придумал особый музыкальный рисунок для «Лявонов», позже ставших «Песнярами», что прославило их на весь СССР, вывело в Европу и в Соединённые Штаты. А потом всё покатилось вниз. На той же новогодней дискотеке в «мраморном» зале БГУ звучала одна иностранцина — попса и рок. Подспудный протест против замшело-советского привёл к болезненному интересу на всё западное. «Песняров» потеснила Итальянская волна, Новая волна, панк-рок, а также традиционные рок-н-ролл и тяжёлый металл. С 1979 года Мулявин периодически скатывается в запои. Отвалился Борткевич и другие, у оставшихся — брожение.

— Наверно, зря я тебя о них расспросила. Они были кумирами!

— Да, зря. Всё в жизни имеет изнаночную сторону. Звёзды, поющие со сцены про любовь и добро, в частной жизни оказываются мелочными и вредными. В каждом дворце есть котельная с копотью на стенах и канализация, совсем не обязательно совать туда нос.

— Но ты же суёшь!

— Из меркантильных соображений. Там больше заработок, чем в милиции. Если, конечно, не брать взяток.

По окончании трапезы Егор подошёл к администратору заказать столик на вечер.

— Все заняты! — безапелляционно отрезала дама, не чертами лица, а скорее повадками удивительно напомнившая Прокофьевну из «Вераса».

— Я жилец гостиницы.

— Ну, вас же накормили обедом.

— Не поверите, я иногда и поужинать люблю.

Он сунул трёшку. Пальцы с длинными малиновыми ногтями показали пять.

— Ваш столик недалеко от сцены, будет удобно послушать и потанцевать. Счастливого отдыха!

Примерно так же преображалась Прокофьевна при известии, что посетитель пришёл по протекции нужных людей, а не лошарик с улицы, готовый платить столько, сколько написано на бирке.

Они с Настей поднялись в номер. Девушка упорхнула где-то около шести, уставшая, но, похоже, ничуть не жалевшая о проведённом времени и готовая найти силы для продолжения.

А Егор набрал Сазонова. Тот находился на месте и, насколько можно проникнуть через броню невозмутимости, пребывал в хорошем расположении духа.

— Здравствуй. У меня Кабушкина. Есть сложности, но, думаю, мы