– Знаю, – кивнула Ая, – представь – я тоже. У нас много общего, да?

Борис промолчал, сконцентрировавшись на том, чтобы сделать верный ход в партии.

– Но может, мне пора познакомиться с твоей женой и сыном? – выдохнула Ая. – Все-таки этот мальчик – мой брат…

Отец невозмутимо показал ей расстановку на поле – не в ее пользу, и закончил разговор сухой репликой: – Не думаю, что это знакомство будет для тебя интересным.

После его слов в душе Аи еще больше что-то заледенело. Ну, разумеется, – ее предложение сочли неуместным, она не должна лезть в его жизнь. Отец ясно дал ей это понять. И так было всегда.

Проводив отца, она вернулась в гостиную и рывком опрокинула столик, за которым они только что сидели. Звон разбитых чашек и заварочного чайника, рассыпанные нарды… Разбитая жизнь.

Ее время разбилось в ночь смерти Дины. До смерти матери время, наполненное переживаниями, надеждами, маленькими детскими горестями и радостями, воспринималось Аей, как простой линейный процесс – и понималось как естественный переход из детства во взрослую жизнь. Ая знала, что вот сейчас она – девочка, а потом когда-нибудь она станет взрослой, скорее всего, выйдет замуж и у нее появятся дети. Ей все казалось понятным и логичным. Но после убийства Дины – время будто сломалось. Настоящего больше не было, будущего – тем более. Осталось только прошлое. И ничто больше не казалось понятным и логичным.

В состоянии разбитого, сломавшегося времени было трудно – невозможно жить, осколки больно царапали, впивались в душу. В тринадцать лет Ая впервые задумалась о самоубийстве. Она больше не могла выносить ледяную атмосферу дома своей тетки, которой ее отдали на воспитание.

Ая с детства знала, что у отца есть родная сестра, и что Дина ее терпеть не может, но до смерти матери она с тетей Эллой даже не была знакома. История «про злую тетю и сиротку» для Аи началась после смерти Дины. Прежде Ая читала о таком только в романах – какой-нибудь бедный смышленый сиротка попадает в дом богатых, черствых родственников и терпеливо, как и положено ангелу, сносит их дурное отношение и прочие невзгоды судьбы. Но оказалось, что такое случается и в реальной жизни. Тетя Элла вполне могла бы стать героиней какого-нибудь готического, вдребезги мрачного романа о том, как жестокосердная «старая дева» вынуждена принять на воспитание племянницу – сироту, мать которой она всю жизнь ненавидела. Борис фактически заставил сестру взять Аю к себе: «девочка будет жить с тобой, и это не обсуждается». Элла не могла отказать брату (в конце концов, Борис ее полностью обеспечивал), но и полюбить эту странную молчаливую девочку, так похожую внешне на свою взбалмошную мать, – уж увольте, – она тоже не могла.

Десятилетняя Ая физически ощущала, как ей холодно в огромной мрачной квартире Эллы. Тетя Элла была сдвинута на образцовом порядке дома и на воспитании племянницы, – ей всегда казалось, что в доме не достаточно чисто, и что Ая не достаточно хорошо воспитана. За первое Элла распекала штат прислуги, за второе – гувернанток, сменяющих друг друга в какой-то дурной карусели. И никакой теплоты, – тетку волновало лишь то, что ее племянница одета, здорова, и получает надлежащее образование.

Если тетка была недовольна Аей, что случалось часто, она поджимала губы и многозначительно, с осуждением восклицала: – Ну конечно, чего еще от тебя ждать?! Дурная кровь!

Ая знала, что тетя Элла имеет в виду Дину, и чувствовала себя виноватой за то, что в ней течет «дурная» материнская кровь. В подростковом возрасте опека тети Эллы, тяготы их совместного проживания и комплекс вины за свою дурную кровь довели Аю до полного отчаяния.

Она долго искала выход из создавшейся невыносимой ситуации, и в тринадцать лет его нашла. Выход показался простым – собрать все имеющиеся в доме лекарства, выпить их, и сказать всем «до свидания». Последнее, что Ая запомнила перед тем, как провалиться в пустоту, было перекошенное лицо тети Эллы, кричавшей: «что ты наделала, идиотка?!»

Очнувшись в реанимации, Ая подверглась пытке мучительного объяснения с теткой, сказавшей ей: «Ты эти свои штучки брось… Или хочешь кончить, как твоя сумасбродная мать?!» Ая попросила тетку не рассказывать о случившемся отцу, находящемуся в это время за границей. Тетя Элла пообещала, однако обещания не сдержала. Когда Борис вернулся из своей затянувшейся поездки, тетка ему все рассказала. Отец пришел в ярость и пригрозил определить Аю в психушку на принудительное лечение.

Следующую попытку покончить с собой Ая осуществила уже в сознательном возрасте, когда ее бросил любовник. После их разрыва ей казалось, что мир перевернулся. Это теперь тридцатилетняя психолог Кайгородская понимает, что в тот период она переживала так называемую «сепарационную» тревогу – тревогу приближения и отдаления в отношениях, которая регулирует наши отношения с другими людьми и вызывает страх утратить их расположение. Как правило, у взрослого человека нет острого страха, связанного с одиночеством, или страха, что его бросят, но в ее собственном случае, как сейчас понимает взрослая Ая, ее «идентичность взрослого человека» не сформировалась – в каком-то смысле она так и осталась той маленькой, смертельно напуганной девочкой, на глазах которой убили ее мать. Да, ее время разбилось в ту ночь, и девочка не повзрослела.

Когда Аю бросил любовник, и она вновь осталась одна – ее психологические проблемы обострились, и она предпочла решить их, как отчаявшийся, потерянный подросток – ножом по венам, чтобы заглушить боль. Аю спас тот самый любовник – он вернулся, чтобы забрать свои вещи, увидел ее, истекающую кровью, и вызвал «скорую помощь». Девушку спасли, но любовника она так и не вернула (ее эксцентричность и неуравновешенность, вероятно, лишь сильнее укрепили его во мнении, что им лучше расстаться). Ей же на память о той истории остался тонкий шрам, рассекающий запястье. Ну и третья неудавшаяся попытка, предпринятая три месяца назад, в октябре, осуществлению которой помешал звонок Макса Четверкова. Да-да, как ни крути, Макс тогда спас ей жизнь.

Три попытки – это уже явные суицидальные наклонности, однако теперь все изменилось. Ая перестала искать решение своих проблем в смерти, и поняла, что самоубийство в ее случае было бы капитуляцией; собственно, самоубийство – это всегда капитуляция и проявление слабости. А у нее другая задача – стать стойкой, научиться жить, тем более, что с некоторых пор она должна помогать учиться жить и другим, и в этом смысле работа в агентстве давала ей силы.

В этот период времени своей главной